– Да что ж вы на меня напустились, Димитрий Иоаннович?! – кричал репортер, уворачиваясь и роняя в отступлении стулья.
Видя, что противник не отвечает на его удары, и настоящей драки, которая принесла бы ему облегчение, не выйдет, Уар развернулся и, тяжело дыша, двинулся к выходу.
– А поцеловать? – услышал он за спиной насмешливый голос хроникера.
Царевич вернулся, хотя, выпустив пар и уже остыв, понимал, что это не последняя их встреча и этот насмешник ему еще пригодится, рывком прижал к себе репортера и приложился к его шее левым нижним клыком. Как же он был сладок, этот мерзавец!
Уар не мог смириться с мыслью, что живущая рядом возлюбленная ему не принадлежит ни мыслями, ни телом. Он не знал, как привязать к себе живую, горячую Анастасию и решил сохранить и обессмертить ее образ. Царевича осенила мысль заказать портреты танцовщицы лучшим живописцам. Но ей претило позирование. Она физически была неспособна замереть долее чем на мгновение, после которого на нее обычно обрушивался шквал аплодисментов. Живописцы искали наиболее покойную для нее позу, но этуаль вытворяла что хотела.
– Невозможно работать! – жаловались мастера холста и кисти, – сделайте же что-нибудь, господин Углицкий!
И Уар придумал. Он позволил Анастасии свободно двигаться, танцевать, валяться на черном шелковом ковре, разметав алые одежды. А сам без устали фотографировал ее. Получившиеся фотографии он раздал живописцам. Результат его потряс. Прихотливые линии тела в спонтанном движении и неконтролируемое выражение лица танцовщицы оказались новым словом в изобразительном искусстве. Уар ликовал. Ему удалось остановить прекрасные мгновения. И даже запечатлеть их. Но живописцы по какой-то не ясной ему причине нижайше просили не выставлять полотна публично. Господин Углицкий охотно согласился на их просьбу и даже расцеловал на прощанье в пахнущие растворителем и льняным маслом шеи.
Несмотря на весь свой дендизм, а может и благодаря оному, Уар легко перешел с сюртука на пиджак и даже заказал модные в этом сезоне коричневые ботинки – на случай, если ему вдруг придет в голову блажь заняться спортом. Распростившись без горьких сожалений с надоевшим цилиндром, он первым в Москве выписал себе из Парижа и надел фетровую шляпу. Галстук стал повязывать с некоторой небрежностью, требующей особых навыков, но галстучным булавкам и запонкам он оставался верен по-прежнему.
В то же время Уара весьма занимали преобразования в дамском костюме. Он вдруг увлекся теориями врачей и гигиенистов относительно новшеств в дамском белье и теперь пытался с присущим ему в увлечениях пылом внедрить в обиход Анастасии реформированные панталоны доктора Спевера.
Уар удалил из гардероба возлюбленной корсеты и прочие жесткие конструкции, атаковал шнурованные лифы и громоздкие тяжелые одежды, сдавливающие тело. Модерн помог ему найти правильные изящные линии и роскошный декор.
Но этуаль желала манто из тяжелого шелка с собольей оторочкой и даже показала доставшийся ей по случаю карминно-красный шелк с кистями, в котором Уар с ужасом узнал настоящее китайское погребальное покрывало.
– Где вы это взяли, сударыня?
– Купила у одного красивого китайца – поставщика «Чайного дома Перлова». Он сказал, что пришлет мне портниху. Китаянки, должно быть, прекрасные мастерицы. Смотри, какой узор по шелку выткан! Лучше всякого муара!
«При чем тут китайцы? – удивился царевич. – Только китайцев мне недоставало!» Он точно знал, что Перловы давным-давно открыли в забайкальской Кяхте чайную контору по закупке чая у китайцев и никакие китайцы сами чай в Москву не возят. Может, китаец, которого москвички находят красивым, – это рекламный трюк? Тогда зачем ему позволено торговать погребальными покрывалами?
Еще Анастасия требовала предоставить ей классы.
– Там должны быть станки и непременно зеркала во все стены. И вид на реку.
– Я оборудовал вам помещение в особняке. Что вас не устраивает? – отвечал Уар.
– Ах, боже мой, вы собрались меня здесь сгноить! Вы вывозите меня только на вечерние представления. Я света белого не вижу! Вы бездушный монстр!
