О том, насколько резким был поворот партийной линии во взглядах на образ жизни, манеру поведения, стиль одежды, может рассказать такой факт. В одном из мемуаров я нашла описание санатория ЦК ВКП(б) тех лет. Особым шиком в одежде считались шелковые пижамы, их выдавали обитателям санатория. Партийцы появлялись в пижамах не только на прогулках и в столовой. Были случаи, когда и на митингах перед трудящимися близлежащего города ораторы выступали в шелковых пижамах. Невозможно представить, чтобы партиец в послереволюционные годы или даже в период нэпа вышел «к массам» не в кожанке или военной форме, а в шелковой пижаме и лакированных туфлях. Во второй половине 1930‐х это стало возможно.
Обуржуазивание быта, вещизм, пропаганду материальных ценностей в советском обществе середины 1930‐х годов отмечали многие. Лев Троцкий писал о преданной революции. Социолог Николай Тимашев – «о великом отступлении». Революционера сменял карьерист, который и добивался постов для того, чтобы лучше жить. Однако списать изменения на перерождение или вырождение власти недостаточно. Новый курс касался не только партийцев, но и каждого советского человека. Исследователи объясняют резкий поворот социально-политическими причинами – необходимостью стабилизации сталинского режима. Будучи социально-экономическим историком, хочу подчеркнуть причины экономические. Пропагандируя потребительские ценности, Политбюро боролось с проблемами, порожденными многолетней карточной системой – в первую очередь, отсутствием материальных стимулов к труду. Люди должны были вновь увидеть смысл в зарабатывании денег. Не скудный паек, а магазины, полные товаров, служба быта и веселый досуг должны были вернуть интерес к работе, поднять производительность труда и усилить приток денег в госбюджет. По словам Сталина, нужно было возродить «моду на деньги». Однако Политбюро проводило реформу не за счет расширения легального предпринимательства и рынка, а за счет перераспределения скудных государственных ресурсов, не желая менять основы социалистической экономики. Кризисы снабжения и локальный голод не оставляли страну и после «великого отступления».
Тут-то и зазвучали в Торгсине призывы наладить культурную торговлю, заняться рекламой, изучать потребительский спрос, следить за модой, проводить декадники чистоты и т. д. и т. п.
Однако легче было сказать, чем сделать. Например, кадровый вопрос. Даже в элитной Ленинградской конторе в период ее расцвета (весна 1935 года) 60% работников имели лишь низшее образование, включая самого управляющего конторы, его зама, ответственных руководителей групп, а также практически всех директоров магазинов и баз, их замов и почти всех заведующих отделов в магазинах и на базах. Подавляющее большинство продавцов (почти 80%) закончили лишь начальную школу. Среднее образование имели менее трети работников Ленинградской конторы – главным образом бухгалтеры, кассиры, экономисты. И всего лишь 14 человек, или менее 1% общего состава Ленинградской конторы Торгсина, в 1935 году имели высшее образование: два старших бухгалтера, три кассира, инспектор, четверо экономистов и юрист.
В глубинке картина повальной необразованности, а то и элементарной неграмотности торгсиновских работников будет еще более удручающей. Например, в руководящем составе среднеазиатских контор Торгсина (управляющие контор, уполномоченные правления в республиках, директора агентств и магазинов) не было ни одного человека с высшим образованием. Только двое закончили реальное училище, остальные имели за плечами лишь начальную школу. Высшее образование в руководящем аппарате среднеазиатского Торгсина было у двух специалистов: экономиста и юрисконсульта, который закончил юридический факультет при царе. Из-за высокой текучести кадров и нехватки людей брали на работу кого придется: престарелых учили отмерять и считать, колбасники работали в парфюмерии. Пытаясь поправить положение, правление присылало в регионы на подмогу работников из Москвы, но удержать их в глубинке из‐за плохих условий работы и трудностей с жильем было почти невозможно.
