И они, прикрываясь бронёй, опять шли, лезли через канаву с грязной водой, в которой вчера застревали бэтэры, поскальзывались на жидкой разъезженной глине, падали и возились в грязи, уже не в состоянии подняться самостоятельно. И поднимать других сил тоже уже не оставалось.
До первого окопа, где над бруствером торчали головы семёрки, с любопытством разглядывающей их, выходящих из боя, оставалось всего метров пятнадцать, когда Артём понял, что не сделает больше ни шагу. Разгоняя круги, цветным калейдоскопом мелькавшие перед глазами, он рухнул на небольшую кочку, привалился к ней спиной, выбрав место между двух коровьих лепёшек. Рядом упал Игорь. Пехота также осыпалась на землю, чуть-чуть не доползя до брустверов.
Они сидели тяжело дыша, не в силах сказать ни слова, хватая ртом воздух. Но жажда была сильнее усталости, и, облизав растрескавшиеся губы, Артём выдавил из себя:
– Мужики… воды… пить…
Из окопа вытащили алюминиевый бидон – в таких в деревнях хранят молоко, – поставили перед ними, протянули черпак. Артём откинул крышку, заглянул внутрь. Вода была мутная, с водорослями, и, когда он опустил в бидон черпак, из-под ряски выскользнули два малька, заметались в небольшом пространстве, ударяясь в стенки, подняли со дна ил.
Артём глянул на солдат:
– Откуда вода?
– Да вон из речки набрали. – Конопатый сержант кивнул на почти стоячую речушку, которая петляла по выпасу. Артём проследил её взглядом. Речушка вытекала из того самого леска, откуда только что вышли и они. «Из болота, сто пудов. Надо было в канаве напиться, не ждать», – подумал Артём и припал к черпаку.
Никогда в жизни он не пил ничего вкуснее этой тухлой болотной воды. Он пил её, ледяную, огромными глотками, взахлёб, засасывая вместе с водорослями, изредка отрываясь от черпака, чтобы отдышаться, и вновь припадая к нему. На зубах хрустнул малёк. Артём не остановился, не в силах оторваться, проглотил и его, живого.
Литровый черпак он выпил до дна. Вода моментально выступила пботом. Артём рукавом вытер подбородок, отдышался и зачерпнул второй раз.
Напившись, он передал черпак по кругу, сам снова отвалился на бруствер, закурил и наконец-то вытянул горящие ноги, ощущая в мышцах невероятную, но уже приятно проходившую усталость. Туман и гул в ушах утихли, силы стали возвращаться к нему, он оживал.
Оживала и пехота. Сорокалитровый бидон они уговорили за две минуты и теперь рассаживались на земле, закуривали. Послышались разговоры.
К ним стала подтягиваться вылезшая из окопов семёрка, расспрашивать про бой. И пехота разгусарилась, распустила перья, с небрежностью бывалого солдата начала рассказывать им «про войну». Эта перестрелка, бывшая для многих из них первым боем, прошла удачно, без потерь, и их, отдохнувших, уже переполняло ощущение, что всё было не так уж и страшно, что война – это раз плюнуть и воевать всегда будет так легко. Они стреляли, в них стреляли, пули по-настоящему свистели над головами, и им есть о чём рассказать дома. Они чувствовали себя рейнджерами, стопроцентными боевиками, прошедшими огонь и воду. Адреналин, выхлестнутый страхом в гигантских количествах, забурлил в крови. Шапку – на затылок, автомат – на плечо, плевки – мужественнее.
Артём с улыбкой смотрел на них – он и сам был таким же, – слушал их разговоры.
– А мы с комбатом бежим, смотрим, чех какой-то из дома на крыльцо вылез, посмотреть, что происходит. Ну, комбат АКС свой вскинул – и по нёму. Тот – брык на землю и пополз за дом шкериться. А комбат всё по нёму хреначит… Рожок, наверно, выпустил. Рожа довольная, лыбится: «Хе, – говорит, – глупый хер».
– …разведка это, пробовали пути, где из села уйти можно. Их было нёмного, вишь, в бой не ввязывались, обстреляли – и в кусты. Это их тактика. Подползут, вмажут из граника пару раз и уходят. Когда к пятнашке под Октябрьское на усиление ездили, они так бэтэр сожгли.
– …с бэтэра упал, а надо мной пули шасть-шасть по веткам. И низко так, сука, прям над головой. Как начали хреначить! За кусты отполз, смотрю: наши на полянке лежат…
На село уже никто не обращал внимания. Бой закончился, напоровшаяся на них чеховская разведка, шуганув их, то ли ушла, то ли затаилась, но ничем себя не выдавала. И они расслабились, разлеглись на мокрой холодной траве перед окопами, не прячась в землю и не маскируясь, открыто собравшись в кучу, чего на войне делать ни в коем случае нельзя.
