На открытом воздухе паства обрела речь. Улицы и рыночная площадь были заполнены до краев и бурлили овациями священнику. Его слушатели не могли успокоиться, не пересказав друг другу то, что ощущали лучше, нежели умели облечь в слова или услышать. Согласно общему выводу, никогда еще человек не говорил столь мудро, столь высоко, столь благочестиво, как в этот день сумел их пастор, и никогда еще подобное вдохновение не изливалось из смертных губ так явно, как сегодня у него. Влияние вдохновения можно было увидеть, оно снисходило на него, овладевало им и постоянно отрывало от исписанных страниц на кафедре, наполняя мыслями, что были равно чудесны и для него, и для восторженной аудитории. Темой его, как выяснилось, были отношения между Богом и человеческим сообществом, с особым упоминанием Новой Англии, которую они возделывали в этой глуши. И, когда проповедь близилась к завершению, дух пророчества снизошел на него, охватив с силой не меньшей, чем то бывало с древними пророками Израиля, с той лишь разницей, что те провозглашали разрушение и суд своей родной земле, а его миссией было предсказать высокую и славную судьбу заново собранным божьим народам. Но в течение всей проповеди и в каждом слове ее звучала определенная глубокая и печальная нота, почти надрыв, который нельзя было интерпретировать иначе, чем сожаление человека, который вскорости должен покинуть этот мир. Да, священник, которого они так любили и который так любил свою паству, что не мог отправиться на небеса без вздоха сожаления, предчувствовал свою безвременную кончину и вскоре собирался оставить их в слезах. Мысль о том, что он лишь временно пребывает на земле, придала еще больший эффект впечатлению, которое произвел священник; словно ангел, взлетающий в небеса, на миг встряхнул сияющими крыльями над людьми, осенив их тенью и благодатью, и осыпал зернами золотой истины.
Таким образом преподобный мистер Диммсдэйл, которому, как и большинству людей самых различных призваний, для осознания требовалось долгое время, вступил в эпоху жизни куда более яркую и полную триумфа, нежели все предыдущие, или даже те, что еще ждали его впереди. В тот момент он достиг пика того величия, на который могли вознести священнослужителя талант и ум, глубокие знания, выдающееся красноречие и репутация безупречной святости, ведь в те ранние дни Новой Англии духовный сан сам по себе являлся высочайшим пьедесталом. Такова была позиция пастора, который склонил голову на подушки кафедры в конце выборной проповеди. А в это время Эстер Принн стояла у позорного эшафота, и алая буква все еще пылала на ее груди!
И вновь послышались звуки музыки и размеренный шаг военного эскорта, выходившего из дверей церкви. Процессия должна была пройти отсюда до здания муниципалитета, где пышный банкет должен был завершить сегодняшние церемонии.
И вновь шествие почтенных и величественных отцов двинулось вперед по широкому проходу, который образовали зрители, почтительно пятясь в разные стороны, когда губернатор и члены магистрата, старые и мудрые отцы города, добродетельные священники, которых все знали и уважали, начали свой путь. Когда процессия достигла рыночной площади, ее приветствовали криками. Это – хотя, несомненно, дополнительную силу и громкость крику придавала свойственная в то время детская преданность своим правителям – было непреодолимым порывом энтузиазма, охватившего слушателей столь высокого красноречия, что оно до сих пор звенело у них в ушах. Каждый сам ощутил порыв и тем же порывом заражался от своего соседа. В церкви подобный восторг едва сдерживали, здесь же, под открытым небом, чувства рвались в небеса. Там было достаточно людей и достаточно созвучных высоких чувств, чтобы издать звук, посрамивший бы звуки органа, раскаты грома и рокот моря; то была могучая волна людских голосов, что слились в один, повинуясь общему импульсу, точно так же соединяющему в одно безбрежное сердце множество разрозненных сердец. Никогда еще земля Новой Англии не порождала такого крика! Никогда на земле Новой Англии не стоял человек, чей дар проповедника так ценился бы его мирскими собратьями!
