– Нет, нет! Не столь уж и мои! – ответила мать с нежной улыбкой. – Еще немного – и тебе не понадобится бояться, что в ней узнают твое дитя. Но как странно и красиво она выглядит с дикими цветами в волосах! Словно одна из фей, которых мы оставили в доброй старой Англии, украсила ее ради вашего знакомства.
И с чувством, которого никто из них никогда еще не испытывал, они сидели и наблюдали, как медленно приближается Перл. Она была олицетворением связи, объединявшей их. Она была предложена миру все эти семь минувших лет, как живая надпись иероглифами, в которой раскрывался секрет, что оба так отчаянно желали сохранить, – все было в этом символе, все было на виду, и не было пророка или волшебника, обладавшего бы даром читать огненные письмена! Перл была единением их обоих. Каким бы ни был их предыдущий грех, как они могли сомневаться, что их будущая судьба и земные жизни соединены, глядя на плод материального их союза и духовной идеи, в которой они сплелись и вместе обрели единое бессмертие. Такие, или почти что такие, мысли – и, возможно, иные, которых они не желали признать или облечь в слова, – смешивались с восхищением девочкой, которая к ним шагала.
– Пусть она не увидит ничего странного, ни страсти, ни нетерпения, когда обратишься к ней, – прошептала Эстер. – Наша Перл бывает иногда порывистым сказочным эльфом. В особенности она не переносит эмоций, когда не вполне понимает, к чему они и отчего. Но как крепки ее привязанности! Она любит меня, и она полюбит тебя!
– Ты не можешь представить себе, – сказал священник, скосив глаза на Эстер Принн, – как мое сердце боится этого разговора и жаждет его! Но, как я тебе уже говорил, дети не слишком стремятся со мной сближаться. Они не садятся ко мне на колени, не воркуют мне в ухо, не отвечают на мою улыбку, но отходят подальше и странно на меня смотрят. Даже младенцы, которых я беру на руки, начинают горько плакать. И все же Перл уже дважды в ее крохотной жизни была добра ко мне! В первый раз – ты отлично его помнишь! А второй случился, когда ты пришла с ней в дом нашего старого упрямца губернатора.
– И ты так храбро выступил в нашу защиту! – ответила мать. – Я помню это, и наверняка помнит маленькая Перл. Не бойся. Она может быть странной и смущаться поначалу, но вскоре научится тебя любить!
К этому времени Перл уже дошла до края ручья и стояла на дальнем его берегу, молча глядя на Эстер и священника, сидевших рядом на замшелом поваленном дереве и ждавших ее. Там, где она остановилась, ручей формировал озерцо, такое гладкое и тихое, что в нем отражался идеальный образ ее маленькой фигурки, во всех деталях ее красоты, с украшениями из цветов и переплетенных веток, но образ этот был чуть более тонкий и одухотворенный, чем реальность. Тот образ, почти идентичный живой маленькой Перл, казалось, придавал какую-то собственную призрачность и неосязаемость самой девочке. Было странно то, как Перл стояла, неотрывно глядя на них сквозь смутный лесной полумрак, сама при этом освещенная солнечным лучом, который словно сам по себе тянулся к ней. В ручье отражалась другая Перл – другая, и в то же время та же, – окутанная схожей пеленой золотого света. Эстер ощутила неявную и мучительную отстраненность от Перл, словно дитя в своем одиноком пути по лесу покинуло сферу, в которой путешествовало вместе с матерью, а теперь тщетно ищет пути назад.
Это впечатление было одновременно истинным и ложным, дитя и мать действительно отдалились друг от друга, но в том была вина Эстер, не Перл. Когда девочка отошла от нее, иной сосед оказался в кругу материнских чувств и так их изменил, что Перл, вернувшаяся странница, не сумела найти своего прежнего места и едва ли понимала, какое же теперь занять.
– У меня странное ощущение, – отметил чувствительный священник, – что этот ручей будто граница между двумя мирами и ты можешь уже никогда не встретиться с Перл. Или она действительно эльф по духу и, как учат нас сказки нашего детства, не может пересечь бегущей воды? Прошу, поторопи ее, эта заминка уже вызывает у меня нервную дрожь.
