– Ах, Фиби, я же говорил вам, как это будет! – ответил художник с почти печальным смехом. – Вы уже находите меня консервативным! А я и не думал, что однажды могу таким стать. В особенности это непростительно для тех, кто видел портрет старого Пинчеона, образцового консерватора, ставшего проклятием для всех своих наследников!
– Этот портрет! – сказал Клиффорд, съежившийся под суровым взглядом полковника. – Всякий раз, когда я смотрю на него, он вызывает у меня странное воспоминание, которое мне все никак не удается оформить в слова и мысли. Он словно говорит о богатстве! Безмерном богатстве! Непредставимом богатстве! Мне кажется, что во времена моего детства или юности потрет говорил со мной и поведал великий секрет – записи о спрятанном сокровище. Но эти воспоминания так поблекли сегодня! Что бы мог означать этот сон?
– Возможно, я смогу вам напомнить, – ответил Холгрейв. – Смотрите! В данном случае ставлю сто к одному, что человек, незнакомый с этим секретом, никогда не коснется этой пружины!
– Тайной пружины! – воскликнул Клиффорд. – Ах, я теперь вспоминаю! Я обнаружил ее однажды летним вечером, когда бродил по дому в мечтательном настроении и полусне. Но тайна от меня ускользает.
Художник прижал палец к устройству, которое упомянул. В былые дни эффект, возможно, заставил бы картину сдвинуться в сторону. Но за все эти годы механизм наверняка насквозь разъела ржавчина, а оттого в ответ на нажатие Холгрейва потрет вместе с рамой внезапно рухнул на пол плашмя. В стене за ним обнаружилось углубление, в котором лежал предмет, покрытый таким толстым слоем пыли, что в нем не сразу можно было узнать сложенный лист пергамента. Холгрейв открыл его и показал старинное соглашение, подписанное иероглифами нескольких вождей индейских племен, которое навсегда отдавало в распоряжение полковника Пинчеона и его наследников огромные территории на востоке.
– Это тот самый пергамент, за попытку найти который прекрасная Эллис Пинчеон заплатила своим счастьем, а затем жизнью, – произнес художник, намекая на свою легенду. – Именно его тщетно искали все Пинчеоны, пока договор имел ценность, а теперь, когда они нашли сокровище, пергамент давно уже потерял всякий смысл.
– Бедный кузен Джеффри! Так вот что его обмануло! – воскликнула Хепизба. – Когда они оба были молоды, Клиффорд, наверное, намекнул ему или рассказал о своем открытии. Он всегда о чем-то мечтал в этом доме, раскрашивая темные углы прекрасными историями. А бедный Джеффри, который все принимал на веру, подумал, что брат нашел богатства его дядюшки. И умер, так и пребывая в своем заблуждении!
– Но откуда вы можете знать этот секрет? – сказала Фиби, обращаясь к Холгрейву.
– Моя дорогая Фиби, – ответил тот, – как вам понравится принять фамилию Мол? Что до секрета, он всего лишь перешел мне по наследству от предков. Вы должны были узнать раньше (вот только я слишком боялся вас испугать), что в этой долгой драме зла и воздаяния за него я представляю старого колдуна и, возможно, являюсь таким же колдуном, как и он. Сын казненного Мэттью Мола, когда строил этот дом, воспользовался возможностью и создал этот тайник для договора с индейцами, от которого зависело право на владение огромными территориями. Так Пинчеоны и променяли восточные земли на небольшой огород Молов.
– И теперь, – сказал дядюшка Веннер, – полагаю, что все их претензии не стоят и моей доли в той ферме!
– Дядюшка Веннер! – воскликнула Фиби, хватая заплатанного философа за руку. – Вы больше не должны говорить о своей ферме! Вам не придется туда уходить до конца ваших дней! В нашем новом саду есть коттедж – самый чудесный желто-коричневый коттедж из всех, которые вы когда-либо видели, такой прелестный, словно имбирный пряник, – и мы обустроим его, обставим по вашему вкусу и только для вас. Вам не придется делать того, чего вы не захотите, от вас потребуется лишь оставаться счастливым и наделять нашего кузена Клиффорда духом вашей доброты и мудрости!
– Ах, милое дитя! – Дядюшка Веннер задохнулся от этой нежданной радости. – Если бы вы говорили с юношей, как говорите сейчас со стариком, шансы уберечь свое сердце от вас не стоили бы и пуговиц на моей жилетке! И – живая душа моя! – от вздоха, который вы заставили меня сделать, последние пуговицы с нее отлетели! Но это не важно! То был самый счастливый вздох в моей жизни, и я словно чую в нем запах рая! Чудесно, чудесно, мисс Фиби! Тут наверняка будут скучать без меня, без моей помощи в саду и визитов к задним дверям; и улица Пинчеон, боюсь, едва ли останется прежней без старого дядюшки Веннера, который помнит ее с пышным лугом с одной стороны и садом Семи Шпилей с другой. Но либо я должен отправиться к вам за город, либо же вы приезжать на мою ферму, одно из двух наверняка, я вам предоставлю решать, что будет!
