Несмотря на все свое волнение, Фиби не могла не восхититься спокойствием Клиффорда. Он, казалось, полностью осознавал весь ужас смерти судьи, однако сей факт принимался его разумом без малейшего удивления, с полным пониманием неизбежности произошедшего, а то и с предвидением, основанным на неоднократных подобных случаях в прошлом.
– Почему же вы не открыли двери и не позвали свидетелей? – спросила она, содрогаясь от боли. – Ведь так жутко находиться здесь в одиночестве!
– Но Клиффорд! – напомнил художник. – Клиффорд и Хепизба! Нужно обдумать и сделать для них все возможное. Как несвоевременно они вдруг исчезли! Их побег придает всему происшествию худший из возможных оттенков. А ведь как просто все объясняется для тех, кто их знает! Ужаснувшись этой смерти и ее схожести с той, которая имела для Клиффорда столь катастрофические последствия, они не знали, что можно сделать, а потому решили сбежать! Какое неудачное решение! Если бы Хепизба закричала, если бы Клиффорд распахнул двери и объявил о смерти судьи Пинчеона, – как бы ни было это ужасно, но последствия для них обоих сложились бы куда лучше. Насколько я понимаю, это помогло бы смыть черное пятно с репутации Клиффорда.
– Как же подобный ужас может иметь добрые последствия? – спросила Фиби
– По той причине, – ответил художник, – что при разумном рассмотрении и непредвзятой интерпретации стало бы очевидно, что судья Пинчеон скончался своей смертью от естественных причин. Подобная смерть характерна для членов его семьи на протяжении множества поколений и, пусть случается не так часто, но если уж и случается, то с персонами примерно того же возраста, что и судья, в момент напряжения, умственного кризиса или, возможно, в приступе ярости. Старое пророчество Мола наверняка основывалось на знании этой физической предрасположенности, свойственной Пинчеонам. К тому же есть определенное и практически точное совпадение всех примет вчерашней смерти судьи со смертью дядюшки Клиффорда тридцать лет назад. Впрочем, тогда обстоятельства были некоторым образом изменены, учтено совершенно неважное, подчеркнуто и выставлено так, чтобы увидевший эти приметы заподозрил или даже уверился, что старый Джеффри Пинчеон был убит, и убит рукой Клиффорда.
– Каким же образом изменились обстоятельства? – воскликнула Фиби. – Клиффорд невиновен, мы знаем, что он невиновен!
– Все было подстроено, – ответил Холгрейв, – по крайней мере, я давно уже убежден в этом, – подстроено после смерти дядюшки и до того, как тело было открыто публике, человеком, который сидит сейчас в приемной. Его собственная смерть, так похожая на предыдущую, но лишенная подозрительных обстоятельств, кажется карой Господней, наказанием за его грехи, подтверждением невиновности Клиффорда. Но этот побег – он все портит! Возможно, Клиффорд укрылся где-то неподалеку. Если бы мы могли вернуть его до того, как объявим о смерти судьи, все зло можно было бы исправить!
– Мы не должны скрывать эту смерть ни минуты дольше! – сказала Фиби. – Это ужасно – хранить ее так близко к сердцу. Клиффорд невиновен. И Господь засвидетельствует его невиновность! Давайте же откроем двери и позовем всех соседей, чтобы они увидели правду!
– Да, Фиби, – согласился Холгрейв. – Без сомнения, так и следует поступить.
И все же художник не чувствовал ужаса, который пристало чувствовать нежной Фиби, с ее любовью к порядку, обнаружив себя в разногласии с обществом и в контакте с событием, которое совершенно не вписывалось в рамки общепринятых правил. Художник не торопился, как она, вернуться в границы привычной жизни. Наоборот, он испытывал удовольствие – словно собирал цветы небывалой красоты, росшие в странном месте, открытые всем ветрам, в букет быстротечного счастья, которое видел в своем положении. Случившееся отделило его и Фиби от мира, связало их друг с другом общим знанием о загадочной кончине судьи Пинчеона и тайной, которую они вместе должны были сохранить. Тайной, которая окутывала их словно кольцом заклятия, удерживала в стороне от человечества, отдаленными и отделенными от всех, как остров среди океана. Стоило выдать ужасный секрет, и океан хлынет между ними, заставив стоять на разных его берегах. Пока же обстоятельства сводили их только ближе; они, словно дети, держались за руки и прижимались друг к другу, бредя по сумрачному коридору. Образ ужасной Смерти, наполнявшей весь дом, сжимал их в единое целое окостеневшей хваткой.
