– А почему бы нет, – сказала Фиби, – если нам в этих домах удобно?
– Но я верю, мы доживем до дней, – продолжал художник, – когда человеку не придется строить дом для потомства. Да и к чему? С тем же успехом он мог бы заказывать прочную одежду, чтобы его правнуки продолжали ее носить, тщательно его копируя. Если бы каждому поколению позволяли и даже требовали от него строить собственные дома, одной этой перемены, сравнительно незначительной, хватило бы для воплощения в жизнь реформ, которых теперь так недостает нашему обществу. Сомневаюсь, что даже общественные здания – здания Конгресса, ратуши, суды, муниципалитеты, церкви – стоит возводить из столь долговечных материалов, как кирпичи и камни. Лучше бы они разрушались раз в двадцать лет или около того, становясь намеком для людей, исследующих и реформирующих институты, которые эти здания символизируют!
– Как же вы ненавидите все старое! – испуганно сказала Фиби. – У меня голова кружится от одной мысли о таком неустойчивом мире!
– Я определенно не люблю плесень, – ответил Холгрейв. – А этот старый дом Пинчеонов! Разве благоразумно жить в таком месте, с прогнившей кровлей и зеленым мхом, свидетельствующим о сырости? В этих темных комнатах с низкими потолками – мрачных и унылых, где на стенах слоями кристаллизовалось человеческое дыхание, полное страданий и недовольства? Этот дом следовало бы очистить огнем – и очищать, пока не останется только пепел!
– Так почему же вы в нем живете? – спросила Фиби с легким упреком.
– О, здесь я провожу некоторые исследования, не связанные, впрочем, с книгами, – ответил Холгрейв. – Сам дом, с моей точки зрения, и выражает то мерзкое и жуткое прошлое, со всеми его плохими влияниями, против которого я только что свидетельствовал. Пожив здесь некоторое время, я научусь горячее его ненавидеть. К слову, вы слышали когда-нибудь историю о колдуне Моле и о том, что произошло между ним и вашим невероятно далеким прадедом?
– Да, конечно! Я слышала эту историю давным-давно, от отца, а затем два или три раза от кузины Хепизбы, в первый месяц моего пребывания здесь. Кажется, она считает, что все беды Пинчеонов начались с того спора с Молом, колдуном, как вы его называете. А вы, мистер Холгрейв, судя по всему, тоже так думаете! Как странно, что вы поверили в такой абсурд, отрицая куда более важные и достойные вещи!
– Я верю в это, – серьезно ответил художник, – не как в предрассудок, а как в доказанную неопровержимыми фактами иллюстрацию моей теории. Вот, взгляните: под теми семью шпилями, на которые мы сейчас смотрим – и которые старый полковник Пинчеон возводил как дом для своих потомков, полный процветания и счастья до самого далекого будущего, – под этой крышей почти три столетия неизменно обитают лишь угрызения совести, потеря надежд, вражда между родственниками, разнообразные тайны, странные смерти, темные подозрения, невыразимый позор и прочие страдания. А причина тому – неуемное желание старого пуританина основать и продолжить свой род. Основать род! Эта идея порождает самые гадкие и отвратительные дела человеческие. Поистине, раз в полвека как максимум семье необходимо смешиваться с безбрежной массой человечества и забывать о своих предках. Людская кровь, чтобы сохранить свежесть, должна бежать скрытыми руслами, как вода акведука бежит по подземным трубам. В семейной истории этих Пинчеонов, к примеру, – простите, Фиби, но я не могу считать вас одной из них, – краткого их существования в Новой Англии все же оказалось достаточно, чтобы заразить род безумием!
– Вы крайне бесцеремонно отзываетесь о моих родственниках, – сказала Фиби, раздумывая, стоит ли обижаться.
– Я выражаю честные мысли честного разума! – ответил Холгрейв с яростью, которой Фиби раньше в нем не замечала. – Я говорю истину! Более того, изначальный виновник и отец всего зла до сих пор расхаживает по улице – по крайней мере, образ его, как разума, так и тела, – и имеет возможность оставить после себя столь же богатое и испорченное наследство, какое получил в свое время сам! Помните дагерротип и его сходство со старым портретом?
