Когда писатель называет свою книгу романом о любви, едва ли стоит уточнять, что он желает покорить определенные высоты жанра, на которые не смел претендовать, когда оттачивал свой стиль в написании романов обычных. Форма композиции последних предполагает своей целью скрупулезную достоверность как происходящих, так и предполагаемых событий. Композиция же первых, будучи творением искусства, вынуждена подчиняться его жестким законам, и, в то время как отступление от истин человеческого сердца остается непростительным грехом, автор все же получает право представить эту истину в обстоятельствах избранных или же созданных его воображением. Если автор сочтет нужным, он может также менять атмосферу творения, чтобы яркостью или мягкостью освещения углубить и подчеркнуть оттенки своей картины. Но автор будет достаточно разумен, чтобы не злоупотреблять указанными привилегиями, добавляя Чудесное тонкой, нежной, почти неуловимой приправой, вместо того чтобы делать его главным блюдом. Впрочем, едва ли он совершит преступление против литературы, если позволит себе в данном случае некоторые злоупотребления.
И все же в этом произведении автор решился – и, к счастью, не ему судить о том, насколько он преуспел, – по мере отпущенных ему сил придерживаться упомянутых границ. Точка зрения, с которой данное повествование можно определить как романтическое, лежит в попытке соединить минувшую эпоху с быстро ускользающей от нас современностью. Это легенда, которая поддерживает себя саму со времен, поблекших в далеком прошлом, и ныне предстает в ярком свете дня, сохранив, впрочем, свой легендарный флер, который читатель, согласно своим предпочтениям, может и не заметить или же позволить ему почти неосязаемо окутывать события и персонажей, придавая им более художественный эффект. Повествование, возможно, соткано из настолько непритязательного материала, что нуждается в этом эффекте, и в то же время его достижение усложняется.
Многие писатели с особенной силой упирают на определенный моральный посыл, который стремятся воплотить в своих работах.
Не лишенный этой особенности, автор тоже вывел в произведении мораль – истину о том, что злые дела одного поколения продолжают жить в поколениях грядущих и, утратив все преимущества, предстают чистым неконтролируемым злом, а потому автор будет необычайно рад, если его роман сможет убедить человечество – или пусть даже одного человека – в том, насколько безрассудно обрушивать на головы несчастного потомства лавину нечестно нажитого имущества, которое будут калечить и давить наследников, пока не распадется в изначальный прах. По правде говоря, однако, автор не льстит своему воображению надеждой подобного рода. Когда романы действительно учат чему-либо или производят иные заметные действия, оный процесс зачастую куда искуснее и тоньше вполне очевидного. Автор решил, что едва ли стоит безустанно пронзать историю железным прутом морали – или, скорее, сравним это с булавкой, пронзающей бабочку, – чтобы лишить ее жизни и заставить застыть в неестественном и несуразном положении. Высшая истина, будь она честно, тонко, искусно вплетена в ткань повествования, становится ярче на каждом шагу и венчает финал развития художественного произведения, который может придать ему особый артистизм и славу, однако это не значит, что на последней странице послание выглядит более правдиво или очевидно, нежели на первой.
Читатель, возможно, может приписать вымышленным событиям этого произведения вполне реальное происхождение. Однако, насколько позволяла историческая связь – при всей своей слабости необходимая для замысла, – автор стремился тщательно избегать любых подобных проявлений. Не говоря уж об иных возражениях, это прежде всего открывает романтизм жестким и крайне опасным видам критицизма, заставляя плоды воображения сталкиваться с реальными обстоятельствами. Автор умышленно не собирался описывать местный уклад жизни или как-то иначе характеризовать общество, к которому питает должное уважение и естественную приязнь. Он верит, что не совершает непростительного проступка, прокладывая улицу, не нарушающую границы чьих-либо владений, присваивая участок земли, у которого не может быть видимого хозяина, и возводя дома из материалов, которые давно зарекомендовали себя при строительстве воздушных замков. Персонажи этой истории – хоть сами они приписывают себе древность рода и знатное положение, – на самом деле являются творениями автора, или, по крайней мере, авторской смесью тех или иных черт; их добродетели не могут принести блеска славы, а их пороки ни в малейшей степени не могут очернить почтенный город, в котором они, по собственным убеждениям, обитают. И потому автор был бы рад, если бы – в особенности в той части света, которую он описывает, – книгу его читали как чистый романтический вымысел, куда более родственный облакам над головой, нежели любой пяди настоящей земли округа Эссекс.
