Иными словами, старый Мэттью Мол был казнен за колдовство. Он стал одной из жертв жуткого заблуждения, которое должно научить нас помимо прочих моральных правил тому, что влиятельные классы – те, кто должен становиться вождями народа, – полностью подвержены всем ошибочным страстям, свойственным разъяренной черни. Священники, судьи, чиновники – самые мудрые, спокойные, благие представители своего времени – оказывались во внутреннем круге у эшафота, громче всех аплодировали кровавым зрелищам и последними сознавались в своих ужасных заблуждениях. В некоторой степени их извиняет полное отсутствие разборчивости в выборе обвиняемых, ведь судили не только бедных и старых, как это обычно бывало при судейском произволе, но людей всех рангов, даже равных себе, своих братьев и жен. Посреди такого вопиющего хаоса неудивительно, что столь незначительный горожанин, как Мол, прошел свой путь мученика до лобного места практически незамеченным в череде своих собратьев-страдальцев. Однако спустя много дней после того, как безумие жуткой эпохи утихло, многие помнили, как громко полковник Пинчеон присоединялся к общему призыву очистить землю от колдовства; и многие не упускали случая прошептать, что рвение, с которым он добивался осуждения Мэттью Мола, таило под собой личную неприязнь. Было общеизвестно, что жертва имела личную вражду с обвинителем, а потому осужденный заявлял, что его преследуют из-за земельного надела. В миг казни – с петлей на шее, глядя на полковника Пинчеона, сидящего на коне и мрачно наблюдающего за происходящим, – Мол обратился к нему с эшафота и произнес пророчество, которое история и семейные разговоры у камина сохранили дословно. «Господь, – сказал умирающий, указывая пальцем на своего врага и вглядываясь с жуткой миной в его бесстрастное лицо, – Господь напоит его кровью!» После смерти обвиненного в колдовстве его скромная хижина упала в руку полковника Пинчеона, как спелое яблоко. Однако, когда стало ясно, что полковник собирается построить семейное поместье – просторное, из массивных дубовых бревен, рассчитанное на то, что в нем будут обитать многие поколения его семьи, – на месте, где когда-то стояла бревенчатая хижина Мэттью Мола, многие сплетники поселения угрюмо качали головами. Не выражая вслух сомнений в том, что могущественный пуританин действовал во время описанных судебных процессов так, как положено человеку праведному и совестливому, они, однако, намекали, что он собрался построить дом на неспокойной могиле. Его поместье будет сложено из тех же бревен, что и хижина мертвого и похороненного колдуна; тем самым он позволит духу последнего проникнуть в новое жилище, в комнаты, куда будущие женихи будут приводить своих невест, где будут рождаться дети Пинчеонов. Ужас и мерзость преступления Мола, память о жутком его наказании очернят свежую штукатурку стен, слишком рано заразят их запахом старости и печали. Зачем же тогда – при том количестве земли вокруг, земли, усыпанной листьями девственного леса, – зачем полковнику Пинчеону предпочитать место, которое уже было проклято?
Но пуританский солдат и член магистрата был не таков, чтоб отступить от единожды продуманного плана; ни ужас перед призраком колдуна, ни любого рода сантименты его не касались. Если бы ему рассказали о плохом запахе, он мог бы прислушаться, однако противостоять злому духу на собственной земле он был вполне готов. Наделенный здравым смыслом, массивным и непоколебимым, как гранитные блоки, скрепленные, словно стальными тисками, упрямством и целеустремленностью, он следовал своему изначальному плану, не придавая значения преградам. Для любого рода щепетильности, свойственной более тонким натурам, полковник, как и большинство представителей его поколения и происхождения, был непробиваем. А потому он копал погреб и закладывал глубокий фундамент для будущего поместья на том самом квадрате земли, где сорок лет назад Мэттью Мол впервые сметал опавшие листья. Интересным и, по мнению некоторых, зловещим признаком стало то, что вскоре после начала строительных работ вода в вышеупомянутом источнике совершенно утратила вкус и чистоту. Возможно, при рытье нового подвала повредили родник, или на то была более туманная причина, но вода в колодце Мола, как продолжали его называть, стала жесткой и солоноватой. Такой она остается и по сей день, и любая живущая неподалеку старуха заверит вас, что она наградит расстройством кишечника всех, кто попробует утолить ею жажду.
