— Не густо, — усмехнулся Пимен. — Ежели на жизнь, то надолго хватит, а вот на хоромы эти…
— Сам знаю, — сурово пробурчал Слан.
— А ты не злись, не злись, — осадил его монах. — Мой продавец уж больно торопится с этим теремом. Непременно нынче хочет его продать, и именно тебе. Ну-ка, зайдем, — и, ухватив Слана за рукав, он решительно повел его за собой вверх по лестнице.
— Сказываю же, что нет боле, — ворчал на ходу Слан, но руку не вырывал — хоть поглядеть, как там прежний хозяин обустроился.
После погляда стало еще тоскливее, но виду атаман не подавал.
«Не хватало еще перед этим долгополым сопли распускать. Не дождется, — зло думал он. — Ништо. Глядишь, через пяток-другой лет и я на такой скоплю, ежели бог даст».
А дальше все было как во сне.
Монах усадил его за стол, развернул перед ним грамоту и деловито произнес:
— Высыпай калиту. Я так посмотрел — хватит у тебя, чтоб расплатиться.
— Ты за книгами божественными, видать, и вовсе ослеп, — вяло съязвил Слан, но высыпал на чистую, до желтизны выскобленную столешницу все свое богатство.
Пимен деловито отодвинул в сторону большие увесистые гривны, не посмотрел и на рубленые, а выбрал маленькую монетку.
— Вот она, плата, — произнес он. — Согласен ли ты, раб божий, отдать эту куну в уплату за эти хоромы? — торжественно произнес он.
Слану даже весело стало. Ну какой дурень с таким богатством за одну-единственную куну расстанется. Такого хоть всю жизнь ищи — все едино не сыщешь.
— А чего же не отдать-то. Хоть и дороговато оно, но уж больно мне этот терем по душе пришелся, — подыграл он монаху. — Только уж пущай все, что в нем лежит, стоит, хрюкает или мычит, — тоже в эту цену войдет.
— Само собой, — кивнул Пимен, продолжая непонятную игру, и уточнил: — Грамоте разумеешь?
— Самую малость, — последовал уклончивый ответ.
— Тогда ставь свое имя, — монах обмакнул гусиное перо в чернильницу и сунул его в руки Слана.
Тот не противился. Взял, придирчиво посмотрел — остро ли заточено, затем медленно вывел свое имя на пустом месте, которое еще оставалось в самом низу густо исписанного желтоватого листа пергамента.
После этого, возвращая перо, он благодушно поинтересовался у монаха:
— Дел у тебя иных нет, отец Пимен, что ты игрища с людьми устраиваешь?
— Дел у меня немерено, — строго ответил монах, припечатывая лист чем-то круглым.
Затем, слегка помахав им в воздухе, он аккуратно свернул документ и вдел образовавшуюся трубочку в петлю шнурка, концы которого намертво скрепляла тускло поблескивавшая тяжелая вислая печать.
— Вот прямо сейчас и пойду ими далее заниматься, делами-то своими. Гляди, купчую на дом не затеряй ненароком. А ты-то куда? — удивленно воззрился он на Слана, который направился следом за ним к выходу. — Или проводить решил?
— Так это… Ты же вроде шутковать закончил, — удивился Слан.
— Вот дурень, — покачал головой монах. — Никто с тобой и не думал шутковать. Тебе терем продали, вот и живи в нем.
— Как это живи? А ежели хозяин придет? Чего мне тогда делать? Ты что, отче? — продолжал недоумевать Слан.
— Хозяин уже пришел, — пояснил монах.
— Тем паче надо отсюда уходить.
— Так хозяин-то ведь ты! — рассердился торопившийся Пимен.
— Это как так?! — вытаращил на него глаза Слан.
— А так! Подпись ты поставил, цену дома уплатил, стало быть, ты и есть теперь хозяин, — собрав остатки терпения, еще раз пояснил монах.
— Так чего мне теперь тут делать?
— Жить! — рявкнул Пимен и с треском захлопнул за собой входную дверь.
Слан брякнулся на лавку, пребывая в сомнениях и то и дело порываясь бежать из чужого дома, куда непременно вот-вот должен был явиться настоящий хозяин.
— А чего же это я подписал-то? — вдруг спохватился он и дрожащей рукой потянул к себе трубочку из пергаментного листа, оставленную монахом на столе.
Многое ему стало понятно еще до того, как он вытащил грамоту из шнурка. Печать, висящая на нем, была не простая, а самого царя Константина. Ошибиться Слан не мог. Широко расправленные крылья гордого сокола Рюриковичей, сжимающего в своих цепких когтях меч, было невозможно спутать с чем-либо. За последние пару лет, проведенные на Урале, ему не раз доводилось видеть государеву печать, так что ошибиться он никак не мог.
