О дивная алхимия Медеи,
Цветами заставлявшая сиять
Сырую землю, чтобы зимним веткам
Благоухать весной! Когда бы Бог
Яд снова превозмог своею чашей,
Которую однажды выпил смертный
И, яростью бессмертной переполнен,
Не видя исключений в царстве смерти,
Скитается поныне, одинокий,
Как смерть сама! О если бы мечтанье
В таинственной пещере чародея,
Упорно разжигающего тигель
Бессмертия, хотя его рука
Уже немеет, стало бы законом
Сей милой жизни! Но ты улетел,
Как трепетная дымка в золотых
Лучах денницы: ах, ты улетел,
Ты, доблестный, ты, нежный и прекрасный,
Сын Грации и Гения. Неужто
Бездушное бессмертно? Черви, звери
И люди живы, и Земля, царица,
В горах, на море, в городе, в пустыне
То радостно, то скорбно произносит
Свою молитву, а ты улетел;
Узнать уже не можешь ты теней,
Пусть призрачных, которые служили
Тебе и только; здесь они, однако,
И без тебя. Над бледными устами,
Что и в молчанье сладостны, над этим
Лицом, пока еще не оскверненным
Червями ненасытными, не надо
Слез, даже бессмысленных. Когда исчезнут
Все эти очертания и краски,
Пускай они останутся лишь в этом
Стихе, прерывистом и безыскусном,
А не в потугах рифм и не в картинах
Безжизненных, не в бледных изваяньях,
Скрыть не способных немощи своей
И холода. Искусство и витийство,
Все в мире слишком тщетно для того,
Чтобы оплакать превращенье света
В тень; это горе "глубже слез", когда
Похищен свет, когда покинул нас
Дух, нам светивший в мире, не надежда —
В неудержимых судорогах плача,
В отчаянье немом нам остается
Спокойствие холодное, костяк
Природы в паутине, где рожденье
И даже смерть обманывает нас.
