Самим себе могли смотреть в глаза,
Глядясь в хрусталь, и челн, плывущий мимо,
Слегка смутил зеркальные подобья,
Как птица или ветер, как побег
Упавший или их же увяданье
Смущает их. Поэту захотелось
Цветным венком свои украсить кудри
Поблекшие, однако, удержала
Его печаль; порыв не проявился,
Хоть скрыть его была не в силах внешность,
И нависал над жизнью, сокровенный,
Как молния, таящаяся в туче,
Чтобы потом исчезнуть, чтобы ночь
Все затопила, но дневное солнце
Пока еще не покидало леса,
И сумрачные тени поглощали
Дол тесный. Там громадные пещеры
В подножья гор заоблачных вгрызались,
И рев, и стон высмеивая эхом,
Листва и ветви встречные соткали
Тенистый сумрак над стезей поэта,
Которому Бог, греза или смерть
Искать велели колыбель ее,
Ему могилу тем предуготовив;
Сгущались тени. Заключал могучий
Дуб в суковатые свои объятья
Ствол буковый, а пирамиды кедров,
Казалось, образуют храмы в дебрях,
И облаками в небе изумрудном
Готовы плыть акация и ясень,
Трепещущие, бледные, а змеи
Лиан, огнем и радугой одеты,
Тысячецветные, ползут по серым
Стволам, и смотрят их глаза-цветы,
Невинно шаловливые, впиваясь
Лучами в беззащитные сердца
Любимых, чтобы жизнь сосать оттуда,
Завязывая свадебные узы
Нерасторжимые. Листва прилежно
День темно-голубой со светлой ночью
Сплетает, сочетая в тонкой ткани
Причудливой, как тени облаков,
И это только полог над поляной
Душистой, мшистой, чьи цветы-глазенки
Не хуже крупных. Самый темный дол
Благоуханьем розы и жасмина
Беззвучно приглашает приобщиться
К прелестной тайне; сумрак и молчанье
На страже днем; лесные близнецы
Полузаметны, мглистые, а в темном
Лесном пруду светящиеся волны
Все до малейшей ветки отражают,
И каждый лист, и каждое пятно
Лазури, что в тенистый омут метит;
Купает в жидком зеркале свой образ
Звезда непостоянная, сверкая
Сквозь лиственные ставни до рассвета,
И расписная ветреница-птица,
Которой сладко спится под луною,
Да насекомые, которых днем
Не видно, чтобы крылышки во мраке
Тем праздничней, тем ярче засветились,
И сквозь полупрозрачную преграду
Волос глаза поэта тускло-блеклый
Свой свет узрели в темной глубине
Воды; так человеческое сердце
Сквозь тьму могилы видит сон: свое
Лукавое подобье. Слышал он,
Как листья движутся, и как трава
Трепещет перед ним, и как ручей
Журчит, в тенистых водах возникая
Из родников, и виделся ему
Дух рядом с ним, одет не светотенью
Лучистою, не мантией сиянья,
Дарованного таинствами зренья,
Виденьем или прелестью приметной,
Но трепет листьев и молчанье вод,
Прыжки ручья и сумеречный вечер
Ему причастны были, словно нет
Иного… но… когда вознесся взгляд,
Задумчивостью движимый… два глаза,
Вернее, две звезды во мраке мыслей
Улыбкою лазурною светились,
Маня его.
И задушевный свет
Его повел извилистой лощиной,
Где своевольная дикарка-речка
Стремглав от одного к другому логу
Зеленому текла под сенью леса,
Срываясь иногда, скрываясь в пышных
Мхах, где напев ее неуловимый
Глубок и темен, а среди камней,
Обтесанных теченьем непрерывным,
Она плясала и, смеясь по-детски,
Равнинами струилась безмятежно
И каждую склонившуюся к ней
Травинку отражала. "О речушка!
В таинственных глубинах твой исток,
А где твое загадочное устье?
Ты, жизнь моя в причудливом теченье?
Твой тихий сумрак, блеск твоей струи,
Твои глубины, твой непостижимый
Путь — все меня являет мне; и небо,
И море мрачное скорее скажут,
В каком летучем облаке, в какой
Пещере воды бывшие твои,
Чем скажет мне вселенная, где мысли
Останутся мои, когда в цветах
Безжизненный распад меня постигнет".
Шел берегом он, запечатлевая
Озноб и жар трепещущей стопою
Во мхах, как тот, кто счастлив и в болезни,
Позволившей встать на ноги, он шел,
Однако помнил, что идет в могилу,
Где угасает пыл. Шел быстрым шагом
В тени дерев поэт вниз по теченью
Речушки говорливой, полог леса,
Величественно царственный, сменился
Над головой однообразно светлым
Безоблачным вечерним небосводом.
Поток бежал и клокотал, вскипая
В камнях седых; высокая осока
Склон каменистый тенью щекотала;
Лишь ветром искалеченные сосны
Вцепились в неподатливую почву
Корнями здесь. Все делалось вокруг
Ужаснее, и, как чело с годами
Морщинится и волосы ветшают,
А вместо ясных влажных глаз шары
