Мерцают, цепенея, так исчезли
Цветы и упоительная тень
Зеленых рощ с благоуханьем тонким
И с музыкой; он шел невозмутимо
Вниз по теченью. Речка в лабиринте
Расширилась, теченье убыстряя
В извилинах, и в ледяном напоре
Вода срывалась вниз. На берегах
Обоих высились теперь утесы,
В своих невероятных очертаньях
Являя башни черные в неверном
Вечернем освещенье, затемняя
Равнину, обнаруживая в кручах
Расселины, оскал пещер, готовых
Бесчисленными языками вторить
Гремучему потоку. Разжимались
Там каменные челюсти, чьи зубы
Вот-вот сомкнутся снова, сокрушая
Весь мир, а под ущербною луною
И звездами озера, острова
И горы облачатся в свинцовый
Вечерний сумрак, а закатный пламень
Холмов и тени сумерек смешались
На горизонте. Ближняя окрестность
В суровой безыскусной наготе
Опровергала прелести вселенной;
Сосна, которая пустила корни
В скале, раскинула косые ветви,
На каждый возглас ветра отвечая,
На каждое мгновение затишья
И сочетая с воем бесприютных
Потоков песнь свою, пока река
В своем шероховатом и широком,
Но жестком русле рушится, бушуя
И пенясь, в бездну, рассыпаясь градом
Летучим на блуждающем ветру.
Но там, где был поток и где сосна
Над пропастью седою, был еще
Уступ укромный. Примостясь над кручей,
Поддержанный камнями и корнями,
Он позволял и небо созерцать
Со звездами, и темноту земную;
И в лоне страха тихо улыбался
Уступ. Оплел объятьями своими
Растрескавшиеся каменья плющ,
Даруя щедро свой вечнозеленый
Кров с ягодами сумрачными полу,
Не ведающему ничьей стопы;
И там же веселились дети вихря
Осеннего, разбрасывая листья,
Чье золото, чья бледность, чей румянец
Затмили гордость лета. Там гостил
Легчайший ветер, чтобы приучить
К покою глушь; однажды, лишь однажды
Шаг человеческий встревожил там
Безмолвное уединенье. Голос
Единственный там вызвал эхо; голос,
Раздавшийся средь веяний воздушных
Однажды, чтобы облик человека
Прекраснейший пустыню превратил
В сокровищницу, чтобы обаянье
И красота подвижная внушили
Там вихрю косному свои созвучья,
Величие природе завещав,
А листья и пестунья пестрых радуг,
Пещера, перенять могли бы краски
Ланит, очей и белоснежной груди.
Рогатый мрачный месяц море света
На отдаленный пролил окоем,
Вершины затопив сияньем. Желтый
Туман распространился, упиваясь
Изнеможеньем лунным; ни одной
Звезды не видно было; даже ветры,
Угрюмые товарищи напастей.
Заснули в пропасти; о буря смерти,
Ты рассекаешь сумрачную ночь!
А ты, Скелет великий, все еще
Неотвратимый в натиске жестоком,
В могуществе безжалостном твоем,
Ты царь природы бренной, с поля битвы
Багрового, из вони госпитальной,
Где умирает патриот, и с ложа
Девичьего, с престола или с плахи
Тебя зовет могучий голос. Кличет
Урон свою сестру родную смерть,
Ей указав обильную добычу,
Чтоб смерть сыта была; весь век влекутся
К могилам люди, как цветы и черви,
Но дважды в жертву не приносят сердца,
Бессмысленно разбитого навеки.
И на пороге этого приюта
Зеленого он знал уже, что с ним
Смерть, но, исход задерживая скорый,
Обрек он душу прошлому, призвав
Величие своих видений прежних,
Которые почили в нем, как ветер
С мелодией своей, чтобы повеять
Сквозь жалюзи. Он бледною рукой
Схватился за шероховатый ствол
Сосны, поник он головой на камень,
Опутанный плющом, и распростерся
Усталым телом на уступе скользком
Над мрачной бездной, и лежал он там,
Последнему парению предав
Скудеющие силы; скорбь с надеждой,
Мучительницы, спали; не страданье,
Не страх, нет, лишь прилив живого чувства
Без примесей мучительных питал
Мысль, постепенно в сердце иссякая,
Пока лежит он там, почти спокойный,
С улыбкой слабой; видел напоследок
Он в небесах огромную луну,
Которая на западе свой рог
Светящийся воздвигла, с тьмой смешав
Свой мрачный луч; нависла над холмами
Она уже; когда метеорит
Рассыпался во мраке, кровь поэта,
Текущая в таинственном согласье
С природою, почти застыла в жилах;
Покуда, убывая, свет во мраке
Двоился, переменчивые вздохи
Кое-когда еще смущали ночь
Стоячую; покуда не иссяк
Луч меркнущий, то замирало сердце,
То вздрагивало, но когда во мраке
Исчезло небо, тени облекли
Немой, холодный, бездыханный образ,
Как землю, как опустошенный воздух
И как туман, питавшийся лучами
И светом солнца ясного, пока
