— Ужас какой! — Катя судорожно сглотнула. — За что он так с ними?
Алена не успела ответить — в дверях появился Максим Нечаев, считавшийся в театре одним из ее любимчиков. Некрасивый, с большим ртом, ранними залысинами и глубоким бархатным взглядом, Максим был, наверное, самым неожиданным актером труппы. Непредсказуемость его сценического существования была для партнеров тяжелым испытанием. Он не менял рисунка роли, не разрушал выстроенных мизансцен, не нес отсебятины, напротив — был, как никто, корректен к авторскому тексту, но его органика предполагала такие непредвиденные реакции, его способ существования на сцене был настолько по внутренней линии импровизационным, что многие актеры терялись. Вместо ожидаемого взрыва эмоций в «Бесприданнице», где он блистательно играл Карандышева, Максим потерянно затихал, и партнеры томились этой долгой удушливой паузой, которую абсолютно точно вдруг подсказала его никогда не допускающая подмен природа. Там, где он затравленно рыдал на предыдущем спектакле, на следующем вдруг разражался диким истерическим хохотом, и те же слезы обиды и боли делали мокрым его лицо в конце сцены. Единственной партнершей, всеми клетками откликавшейся на любое движение его души, была Воробьева. Они были замечательным примером актерского партнерства и, будучи необычайно интересны друг другу на сцене, были настолько заразительны и азартны, что благодарный зрительный зал щедро отзывался шквалом аплодисментов на такое доверие участвовать в процессе подлинного творчества. Сказать, что в жизни Катя и Максим так же обожали друг друга, было бы неправдой. Максим по совершенно непонятным для Алены причинам явно недолюбливал Катю, а она, чувствуя это, оборонялась иронично и чуть свысока.
— Да, Максим? Хотел поговорить? Проходи. — Алена встала навстречу молодому человеку, но он удержал ее.
— Нет, нет, я думаю, мой вопрос решается не сходя с места.
— Такой простой вопрос, что даже с моего места можно не сходить? Или все же мое отсутствие крайне желательно? — склонив голову набок, насмешливо спросила Катя.
— А это как удобней твоей ноге, — прохладно парировал Максим и, повернувшись к ней спиной, протянул Алене лист бумаги.
— Это официальное письмо, Алена Владимировна. О моей поездке на чемпионат по стрельбе.
— Я ужасно горжусь, что мой партнер — заслуженный мастер спорта по стрельбе, и всем об этом рассказываю, — встряла Катя. — Вот только когда ты в финале «Бесприданницы» целишься в меня из своего старинного коллекционного, отнюдь не бутафорского пистолета, я вся трепещу от ужаса. И как тебе разрешают с настоящим оружием выходить на сцену?! Наверное, лишь по большому блату.
Максим оставил без вниманий реплику Воробьевой и спросил Алену:
— Можно? С Синельниковой мы посмотрели все числа — я свободен.
— Ну тогда скажи Глебычу, что я тебя отпускаю, и пусть он подпишет твое заявление. — Алена вернула бумагу Максиму. — У тебя что-то еще?
— Да. — Голос Максима прозвучал неуверенно. — Я хотел давно вам сказать… но потом решил, что, наверное, неправильно вас этим грузить… Я собирался связаться со следователем, но теперь уже не успеваю до отъезда. В общем… у меня это чисто профессиональная цепкость взгляда, ну и зрение соответственно… Я ведь вошел тогда на проходную следом за вами. В сжатой руке Оболенской был малюсенький кусочек ворса, вы его, конечно, не заметили… После того, как собралось много народу, я вышел на улицу и вернулся, когда практически все разошлись, но еще до приезда милиции. Тогда уже ворса в руке Елены Николаевны не было. Кто-то забрал его как ненужную улику.
— Если это был ворс, то наверняка эксперты обнаружили его следы, — подала голос Катя. — Они даже невидимые волосинки и то определяют.
— Ну, короче, вот так… Я пошел.
Алена на прощание пожелала ему выиграть соревнование. Когда Максим удалился, в кабинете затрещал телефон. Звонил Глеб Сергеев из машины.
— Алена, дорогая, мы договаривались на пять, а сейчас уже половина шестого. Я у театра, во двор не стал въезжать потому, что не получил от вас установки на легальность нашего мероприятия.
