Алена запрокинула голову и громко расхохоталась. На глаза выступили слезы, она сдернула хрупкие очечки и смеялась, смеялась и никак не могла остановить свой дикий, отчаянный хохот.
— Вот это сюжеты жизнь преподносит! — выговорила она с трудом, давясь смехом: — Никакая драматургия не сотворит.
— Между прочим, не вижу в этом ничего смешного, — обиженно поджала губы Сколопендра.
— А знаете, человек иногда смеется совсем не потому, что смешно, — сказала Алена, разглядывая Зинаиду Ивановну так, словно впервые в жизни увидела. — Я понимаю, профессиональные навыки — это, по существу, образ жизни… Вы много лет служили в органах, верней, вначале в театре, при его зарождении, потом поменяли место работы… а на пенсии решили снова вернуться сюда. И… как же… вот так спокойно вы прослушивали дома все, что говорила на дежурстве Елена Николаевна по телефону или с людьми, которые приходили к ней, чтобы, возможно, поделиться чем-то сокровенным?
— В том-то и дело, что практически ничего не прослушивала. Просто собирала материал. Ну, иногда, правда, когда казалось, что она явилась нетрезвая, тогда, конечно… Хорошо, внук надоумил прокрутить все. Старая стала… цепкость исчезла, и память подводит… Не во мне сейчас дело, Алена Владимировна. Ставьте вот кассету и слушайте. Вот вам диктофончик. Вот так. — Сколопендра вставила кассету в диктофон и предупредила: — Я в тот день халат повесила, видно, близко к радиоприемнику, поэтому, как на грех, целые предложения выпадают — музыка глушит и голоса разные. Да там они про всякие вещи, не имеющие отношения к делу, говорят, про погоду, про фильм какой-то. Я это промотала.
Из диктофона зазвучал удивленный голос Оболенской:
— …Погоди, дружочек, я что-то не до конца понимаю… У меня же ничего нет. Неправдой было бы сказать, что я умираю с голоду, тем более сейчас, когда ты покупаешь так много всего, но даже, как говорится, на «черный день» не удалось отложить ни копейки.
— Именно не понимаете, бабушка. — Музыкально вибрирующий голос Адама опять насторожил Алену. — Я же толкую вам просто про бумагу. На меня станут смотреть совсем другими глазами. Я буду тогда человеком из их круга… Наследником состояния князей Оболенских!
— Да уж. — Елена Николаевна тяжело вздохнула. — Состояния, которого нет. Изволь, солнышко, если тебе это так важно… Хотя в твоей придумке столько детского, мальчишеского… Ну да ладно! Действительно, у каждого возраста свои фантазии. Мы можем прямо завтра принять дома твоего юриста.
В диктофоне начались помехи — треск, скрип, потом заговорил еще какой-то женский голос:
— Рада познакомиться. Уже наслышана. Как вас зовут?
— Адам. Я тоже много слышал о вас от бабушки.
— Приходите, Адам, на наш юбилей. Елена Николаевна, я вам дам приглашение. Посадим Адама в ложу.
— Спасибо. Я обязательно приду…
— Узнаете свой голос? — спросила Сколопендра. — Теперь вы уходите — вон звук шагов, а Петр Алексеевич задержался, сейчас звонит по телефону.
И прежде чем Алена протестующе замотала головой, полный плохо скрываемой нежности голос Петра проговорил:
— Я сейчас подъеду. Не беспокойся — я отговорюсь как-нибудь. Все. Мчусь.
Алена с ужасом вспомнила, Петр догнал ее около лифта и сказал, что его ждут в Комитете драматургов — пообедать вдвоем не удастся.
Снова послышался голос Оболенской, прерываемый музыкой:
— …позвонишь и скажешь. …Ничего, что другая фамилия… Угостить чем-нибудь… солнышко мое… костюм для юбилея.
Сколопендра выключила диктофон, с торжествующим видом уставилась на Алену.
— Вот так. Дальше Адам, видимо, сразу ушел. Что скажете, Алена Владимировна?
Алена взяла сигарету, закурила, спросила Сколопендру:
— Если курите — пожалуйста, здесь можно… Скажите, Зинаида Ивановна, а почему вы, собственно, принесли эту кассету мне, а не следователю или Ковалевой?
Сколопендра усмехнулась и, опустив глаза, медленно проговорила:
— Я силу в человеке уважаю, а вы очень сильный человек, Алена Владимировна. К вам можно по-разному относиться: любить или не любить, но это другие категории. Следствию я тоже не очень-то доверяю. Безрукие они какие-то. Разучились работать, думать разучились. Зарплата опять же грошовая. За такие деньги теперь никто ломить не хочет… Привязались к Севке, а я сразу поняла, что не в ту дверь они лупят. Невиновный он. А у меня за него тоже душа болит… Знала я вашу реакцию на то, что я Оболенскую из поля зрения не выпускала… Даже заранее знала, какое сегодня лицо сделаете… Но, как говорится, истина дороже.
