Алена откинулась в кресло, допивая сок.
Раздался голос помрежа:
— Внимание! Всех прошу приготовиться к началу прогона второго акта. Осветители, радисты, готовы? Актеров прошу спуститься вниз. Трембич, Воробьева, Миша Трифонов, приготовьтесь к началу. Валера Гладышев, не забудь в гримерной свой реквизит.
Зал медленно погрузился в темноту, лишь настольная лампа освещала фигуру Малышки за режиссерским столиком. Полилась нежная и одновременно мощная, волнующая музыка. Алена повернула голову к Сергееву и подняла вверх большой палец. Он в ответ счастливо улыбнулся. Алена почти сразу зашептала какие-то замечания в диктофон. Ей сейчас было и горько и радостно, как всегда бывает, когда спектакль, словно маленький ребенок, вынянченный до умения встать на ножки, обретает самостоятельность и принимается набирать силу, формировать свой образ и свои законы, начинает понемногу отторгать своего создателя, с каждым спектаклем заявляя о собственной самодостаточности. И надо иметь мужество вздохнуть поглубже и… пустить его в большое плавание.
«Это будет хороший спектакль, — подумала Алена без малейшего оттенка самодовольства и самолюбования, но с уверенностью истинного таланта в свои силы, — он, возможно, сослужит людям неплохую службу — заставит задуматься о том, что нет такого греха, которого не смогла бы искупить любовь… И еще о том, что, по сути, человек не имеет ни необходимости умереть, ни полноты, необходимой для бессмертия. Ибо сам по себе не укоренен ни в смерти, ни в бессмертии — потому что и то, и другое дается ему Богом… К чему «прислонит» он свое бытие — таким и станет…»
Время приближалось к началу вечернего спектакля. Перекусив наскоро в буфете, Алена поднялась к себе в кабинет. Успела сделать несколько звонков, когда в дверь просунулась голова Кати Воробьевой.
— Можно на минуточку?
Алена согласно кивнула, и Катя протолкнула в кабинет сопротивляющегося Севку.
— А я там подожду! — Она быстро юркнула за дверь и плотно прикрыла ее за собой.
Теперь при ярком электрическом свете Алена увидела, как чудовищно выглядит Севка. Из него словно ушла жизнь — таким серым было его лицо. Всегда живые, блестящие глаза провалились и смотрели как бы внутрь себя, лишь краешком сознания фиксируя то, что происходит вокруг. Он сильно похудел, и одежда висела на нем мешком. Алена отвела взгляд от его тонкой, худющей шеи, торчащей жалостливо из растянутого ворота свитера, и спросила жестко:
— Бриться когда будешь?
Севка не отвечал, молчал угрюмо, разглядывая носки своих ботинок.
— Кофе выпьешь?
Ироничная усмешка растянула бледные губы:
— Да нет уж, спасибо — с этим напитком я, по-моему, завязал надолго.
— Любые ошибки, в том числе ошибки следствия, исправляются, — тихо проговорила Алена.
— Да что-то не больно они торопятся их исправлять, — глухо возразил Домовой.
— Для всего требуется время… Потерпи. Объявится внук Оболенской — и многое сразу прояснится. Нам нужен Адам.
Севка вдруг судорожно сглотнул с каким-то странным гортанным звуком и, зажав руками рот, пробкой вылетел из кабинета.
Алена вышла следом, но ни его, ни Кати в приемной уже не было.
Зато в дверях показалась массивная фигура Сколопендры.
— Чуть с ног не снесли, чумовые. А эта… то на палочку опирается, то носится так, что ветер в ушах свистит!
Сколопендра прошла за Аленой в кабинет и решительным жестом молча выложила на стол маленькую диктофонную кассету.
— Что это?
Зинаида Ивановна засопела, и ее круглое лицо покрылось мелкими капельками пота.
— Здесь записан разговор Оболенской с внуком.
Алена изумленно взглянула на вахтершу.
— О покойниках дурного не говорят, но я давно предупреждала вас, Алена Владимировна, что весь этот род княжеский — гнилой, ничего от них полезного не дождешься. А как этот появился… интеллигентный такой… у меня сразу возникло предчувствие чего-то недоброго. И недаром…
— Вы что же… Нет, подождите… Ужас какой! Вы что же, таким образом подслушивали разговоры Оболенской? — Алена с недоверием и отвращением уставилась на кассету, словно перед ней лежала дохлая мышь или раздавленная гадюка.
— Все, как есть, — подтвердила Сколопендра. — В каждое ее дежурство в своем халате на вешалке оставляла диктофон. У меня внук в ФСБ, уж до капитана дослужился, так он мне самую сверхтонкую ленту достал, чтобы на все дежурство хватало.
