— Он хотел меня убить, — сказала Любовь спокойно, — вот, смотри!
Она вырвала у Юцера фонарик и посветила им в направлении правой руки Шурика. Сведенные судорогой пальцы сжимали финку.
— Так, — сказал Гец, приложив руку к шее Шурика под его левым ухом, — жив, подонок. Надо вызывать скорую.
— Нет! — горячо зашептала Любовь. — Если меня заберут в милицию, все пропало. Они никогда не дадут мне разрешение на отъезд во Франкфурт.
— Но это же явная самозащита, — начал втолковывать ей Гец, — тебя отпустят, а его будут судить.
— Нет! Будут спрашивать, откуда у меня была финка. Нет!
— А откуда у тебя была финка? — растерянно спросил Юцер.
— Он мне сделал, — кивнула Любовь на навалившееся на куст тело. — Такая же, как у него. Как эта.
Она нагнулась, расцепила пальцы Шурика и вытащила из них финку с точно такими же шашечками и такой же буквой Ш у перекладины. Вытащила и положила в сумочку.
— Папа, — сказала, обернувшись к Юцеру, — ты должен меня спасти. Возьми это на себя. Скажи, что это ты. Что он замахнулся на меня финкой, а ты это видел и кинулся на него. Папа, спаси меня!
— Хорошо, хорошо, — быстро сказал Юцер, — я скажу, я возьму на себя. Разумеется, я возьму на себя.
— Тогда на рукоятке должны быть следы от твоих пальцев. Возьми ее всей рукой. Вот так.
Любовь положила руку Юцера на рукоятку, торчавшую в темном пятне, и приказала:
— Крепче, всей рукой, всей рукой, обхвати, как следует.
Рукоятка слегка повернулась, пятно набухло и расползлось. Шурик охнул и затих.
— Боже мой, боже мой, что это?! — взвизгнул Юцер. — Я его убил. Я убил!
Гец снова приложил руку к шее Шурика и помрачнел.
— Все, — сказал он, — скорая не нужна. Нужно вызывать милицию.
— Все, — повторила Любовь, и в ее голосе прозвучало облегчение.
Юцер сел на землю. Он сидел, по-турецки скрестив ноги, и тряс головой.
— Вставай, — велел ему Гец, — надо идти звонить.
— Я убил человека, — жалобно протянул Юцер, — я убийца, я его убил.
— Ты не убил, ты защищал свою дочь. Он хотел ее убить. Убить. Убить.
— Я его убил, — сказал Юцер, — я убил. Я помню его ребенком. Он приходил к нам. У него больная мама.
— Ты защищал свою дочь, — повторил Гец.
На сей раз, Юцер не ответил. Он не поднимался с земли и ничего не говорил, только тряс головой и дрожал.
— По-моему, папа сошел с ума, — всхлипнула Любовь.
— По-моему, ты свела его с ума, — хмуро ответил Гец. — Иди, звони в милицию, а я побуду с Юцером.
Судебное разбирательство было таким же быстрым, как и следствие. Юцер тупо молчал, Гец изложил согласованную с Любовью версию. Любовь ее подтвердила. Она плакала на следствии и в суде, ее подруга подтвердила рассказ Любови о нескончаемых угрозах Шурика. Чок рассказал о том, что случилось на пляже. Финку Шурика опознали его дружки.
Юцер получил три года условно за превышение мер обороны.
Адвокат потребовал психиатрической экспертизы. На обвиняемого было жалко смотреть. Он не поднимал головы, дрожал всем телом и не вступал в контакт.
Как свидетельствовал пользовавший Юцера психиатр Гойцман, обвиняемый на протяжении многих лет страдал психической лабильностью, был склонен к периодам депрессии, сопровождаемой галлюцинациями. Так, в конце войны после сильного психического шока пациент пропал на несколько месяцев и на вопрос, где он был, рассказывал о полете на облаке.
— Никогда бы не подумал, — сказал судья, — я ведь был знаком с Юлием Петровичем не один год. Такой милый, образованный и воспитанный человек. Какое горе! Потерять такого человека из-за какого-то подонка!
