— А я, когда вырасту, — заявила Мэгги, — наверное, вернусь в Магдалу и стану рыбаком на Галилейском море.
Я рассмеялся:
— Не говори глупостей, ты же девчонка. Ты не можешь быть рыбаком.
— А вот и могу.
— А вот и не можешь. Ты должна выйти замуж и нарожать сыновей. Кстати, ты уже с кем-нибудь помолвлена?
Джошуа сказал:
— Пойдем со мной, Мэгги, и я сделаю тебя ловцом человеков.
— А это еще что за хрень? — спросила Мэгги.
Я схватил Джоша сзади за одежду и принялся оттаскивать подальше:
— Не обращай на него внимания. Он чокнутый. Это у него от мамы. Милая женщина, но совершенно не в себе. Пошли, Джош, споем панихиду. — И я начал импровизировать неплохую, на мой взгляд, погребальную песнь: — «Ля-ля-ля. О, как нам очень, очень жалко, что твоя мамашка откинулась. И жалко, что сам ты — саддукей, а значит, не веришь в загробную жизнь, и твоя мамашка теперь будет просто червей кормить, ля-ля. Может, передумаешь, а? Фа-ля-ля-ляля-ля, тяпа-тяпа». (По-арамейски звучало просто убойно. Точно вам говорю.)
— Какие же вы все-таки глупые.
— Пора бежать. У нас траур. Еще увидимся.
— Может, ловцом человечиц? — задумчиво переспросил Джошуа.
— «Фа-ля-ля-ля, не огорчайся: она все равно была старая и беззубая. Ля-ля-ля». Ну что молчите, народ, подпевайте, вы же знаете слова!
Позже я сказал:
— Джош, нельзя же всем подряд эту жуть втюхи-вать. «Ловцом человеков»… Хочешь, чтобы фарисеи тебя камнями забили? На это напрашиваешься?
— Я лишь продолжаю дело отца. А кроме того, Мэгги — нам друг. Она ничего не скажет.
— Но ты же не хочешь ее отпугнуть, правда?
— А я и не отпугну. Она останется с нами, Шмяк.
— Ты что, на ней женишься?
— Я даже не знаю, можно ли мне вообще жениться. Смотри.
Мы как раз перевалили через горку в Яфий и увидели в деревне под нами толпу плакальщиков. Джошуа показывал на красный гребень, высившийся над морем людских голов, — шлем римского центуриона. Вояка беседовал о чем-то с левитским жрецом, облаченным в белые с золотом одежды. Седая борода жреца спускалась ниже пояса. Входя в деревню, мы заметили, что за толпой наблюдают еще два или три десятка римских солдат.
— А они тут зачем?
— Им не нравится, когда мы собираемся вместе, — ответил Джошуа и замер, разглядывая центуриона. — Следят, чтобы мы тут бунт не подняли.
— А почему жрец с ним разговаривает?
— Саддукей заверяет римлянина, что мы его уважаем. Если на похоронах его матери устроят резню, это никуда не годится.
— Так он за нас, значит, беспокоится.
— За себя он беспокоится. Только за себя.
— Нельзя говорить так о жреце Храма, Джошуа. — Я впервые слышал, чтобы Джош высказывался против саддукеев, а потому перепугался.
— Мне кажется, сегодня этот жрец поймет, кому на самом деле принадлежит Храм.
— Джош, не нравится мне, что ты так говоришь. Может, нам лучше домой пойти?
— Помнишь, мы нашли дохлого жаворонка?
— У меня очень нехорошее предчувствие. Джошуа ухмыльнулся. В глазах его заискрились золотинки.
— Спой свою панихиду, Шмяк. Мне кажется, Мэгги понравилось, как ты поешь.
— Правда? Ты действительно так думаешь?
— Не-а.
Около усыпальницы собралось человек пятьсот. В первых рядах мужчины раскачивались в молитве, покрыв головы полосатыми платками. Женщины держались позади, и если б среди них не голосили нанятые плакальщицы, можно было решить, что их тут и вовсе нет. Я пытался разглядеть в толпе Мэгги, но народ стоял слишком плотно. Я повернулся к своему другу, но Джошуа уже проскользнул в самый первый ряд, где подле тела усопшей матери стоял саддукей и читал что-то со свитка Торы.
Женщины обернули тело покойницы в лен и умастили миррой. В потной вони скорбящих я различал ароматы сандала и жасмина. Я тоже пробрался вперед и встал рядом с Джошем. Тем временем он не спускал глаз с трупа за спиной жреца, и все лицо его сосредоточенно напряглось. Джошуа дрожал, будто на пронизывающем ветру.
Жрец дочитал и запел. Вступил наемный хор — певцы прибыли сюда специально из Иерусалимского храма.
— Хорошо быть богатым, а? — шепнул я, ткнув Джоша локтем под ребра. Он не обратил внимания и только сжал покрепче кулаки. На лбу его выступила вена. Он прямо-таки прожигал покойницу взглядом.
