— А соседи взяли да и вселились в наш дом, — с горечью дополнил Юра рассказ брата. — Они брали наши вещи, спали на наших кроватях, ели за нашим столом. А когда мы пришли, нас выгнали… Мы теперь в «Подполье» живём.
— Где-где?! — поразился Авинов.
— Не в подполье, — попытался объяснить Юра, — а в «Подполье»! Мы там полы моем. И посуду.
— Это кабаре в Охотном Ряду, — сказал Алексей, — оно такое… полузаконное.
Как раз об этом штабс-капитан был прекрасно осведомлён — именно в кабаре «Подполье» он должен был встретиться с «Буки 02», возглавлявшим осведомительный пункт 1-го разряда в Москве. Кирилл отсчитал половину того, что у него было, и протянул Алексею:
— Держите.
— Спасибо… — Старший брат даже растерялся. — Это всё нам?
— Это всё вам, — заверил его Авинов и усмехнулся: — Доброй охоты!
— Постойте! — воскликнул Алексей, краснея. — А вы, случайно, не Юрковский?
Кирилл вздрогнул.
— Случайно, да, — сказал он, замечая растерянность на лице Юры.
— А имя-отчество не напомните?
— Виктор Павлович.
Старший с укором посмотрел на младшего, никнувшего буйной головой.
— Балда ты малая… Нам же поручили встретить вас, Виктор Павлович! Мы — курьеры! «Лампочки»! Фамилия у нас такая — Лампе, а эта балда…
Юра громко зашмыгал носом.
— И кто же вам дал такое поручение?
Алексей незаметно оглянулся и тихо сказал:
— «Буки ноль два».
— Пароль! — потребовал Авинов.
— Как проехать к Василию Блаженному, не подскажете? — старательно выговорил старший, зачем-то вытягивая руки по швам.
— Вообще-то мы не местные, — выдал Кирилл отзыв, улыбаясь, — но попробуйте сесть на «Аннушку».[86]
— Здорово как, правда, Алёша? — спросил младший брат, подлащиваясь к старшему.
— Тогда… это… — засмущался Алексей, вытягивая скомканные ассигнации.
— Будем считать, — ухмыльнулся штабс-капитан, — что Юра их всё-таки спёр! Ступайте.
— До свиданья! — сказали «Лампочки».
— До свиданья…
Проводив братьев глазами, он подозвал извозчика. Тот подъехал, пугливо косясь на авиновскую кожанку и маузер — вдруг да из «чеки»?..
— На Сухаревку, — сказал штабс-капитан, усаживаясь. — Совзнаков нет. За рубль царский свезёшь?
— Так рады ж стараться! — расцвёл мужик на козлах и стегнул крепкозадую кобылу: — Но-о, мёртвая!
Кобылка независимо тряхнула гривой и бодро зацокала копытами. Авинов вздохнул. Он испытывал острейшее нежелание ехать в Кремль, в большевистское логово, потому и оттягивал всячески неизбежное. Словно в детстве, когда долго вил круги по окрестным улицам, не решаясь на приём у зубного врача. С другой стороны, почему «товарищ Сталин» должен быть для него главнее… ну, скажем, главнее связника? Да-с!
На Сретенке у разведки белых имелась явка и надёжный человек — кличка Доцент. Это был пожилой, но всё ещё бодрый профессор Серосовин. Происхождение он имел, по нонешним-то временам, самое что ни на есть пролетарское: отец из крепостных, мать — текстильщица. А сыночек выбился в преподаватели Императорского московского технического училища.[87] В 17-м его побили неуспевающие студенты — «за реакционность». Униженный и оскорблённый профессор уединился, едва не запил, но справился с собой, решив дома пересидеть революционную бурю. Но и тут его не оставили в покое. Когда большевики захватили власть, Серосовина мигом «уплотнили». Отдельную квартиру имеешь? Значится, буржуй! Подселим к этому классово чуждому элементу три рабочих семьи — и да здравствует социальная справедливость!
Авинов задумчиво потёр небритую щёку. Ряснянский клялся и божился, что Доценту можно доверять, — профессор люто ненавидит большевиков и радуется совершенно по-детски, когда содеет красным очередную пакость. Это всё хорошо, но всё же — стоит ли соваться на Сретенку самому? Не лучше ли дождаться Исаева? Кирилл усмехнулся: правильно, ваше высокоблагородие, пущай чалдон по первости сунется, авось не провалена явка. А опосля и мы заявимся… Ну уж нет уж! Как любит повторять дорогой Владимир Ильич: «Коли воевать, так по-военному!»
Выйдя на Сухаревке, штабс-капитан потолкался на базаре, где пугливые москвичи меняли фамильные бранзулетки, ещё не отобранные чекистами, на масло и мёд. Соболиное манто отдавали за кольцо домашней колбасы, а великолепный гобелен семнадцатого века шёл за полмешка муки. Новые времена — новые ценности.
