Мы юны, мы зорки, мы доблестью пьяны,
Мы верой, мы местью горим,
Мы Волги сыны, мы её партизаны,
Мы новую эру творим.
Пощады от вас мы не просим, тираны,
Ведь сами мы вас не щадим!
Авинов, в новенькой кожанке, в фуражке с красной звездой, стоял на паперти Троицкого собора, где толклось всё начальство, — отсюда хорошо были видны и марширующие войска, и ликующие толпы горожан, избавленных от «муравьёвщины».
Голова у Кирилла ещё побаливала, так что фуражка поверх бинтов носилась набекрень. Выглядело это немного смешным, но повязка добавляла мужественности «комиссару Юрковскому».
Внезапно картина на площади изменилась. Бравурно гремевший оркестр смолк вразнобой, последним отпыхтел геликон, хрипло взвыла труба. Музыканты спешно и мучительно подыгрывали сумрачной мелодии «Вы жертвою пали в борьбе роковой…».
Показалась траурная колонна — раскачиваясь на ходу, опустив головы, шагали дюжие красноармейцы и матросы, держа на плечах гробы с павшими. Толпа притихла.
Тухачевский обнажил голову, Авинов тоже снял фуражку.
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
— затянули ряды:
Любви беззаветной к народу,—
Вы отдали всё, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу!..
Первым пронесли гробы политкомиссаров 1-й армии — Куйбышева и Калнина. Начдив Гай не сдержал пылкую натуру горца, выскочил вперёд:
— Товарищи! Наш главком оказался предателем! Пусть падёт на его имя проклятие трудового народа и наше презрение. И пусть знают хищники буржуазии, что нигде не уйдут от сурового возмездия! Наши братья ждут от нас героических подвигов ради торжества дела пролетариата. Мы не обманем их горячих надежд на освобождение от гнёта эксплуатации и капитала! Наша жизнь принадлежит революции, и мы докажем, что оправдаем надежды мирового пролетариата, не опозорим звание бойцов революционной армии. Все как один, на борьбу с рабством и эксплуатацией![67]
Толпа заволновалась, зашумела, вскидывая шашки и потрясая кулаками. Затрещали сухие выстрелы из наганов и винтовок, потом издалека бухнули орудия.
Тухачевский натянул фуражку и серьёзно сказал Авинову:
— Заступайте комиссаром армии, товарищ Юрковский. Больше некому, а вы делом доказали верность партии. Подставьте своё плечо!
Кирилл поёжился в душе, не зная, радоваться ли ему повышению.
— Я-то готов-с, — проговорил он, — вот только поддержит ли Политотдел мою кандидатуру?
Авинов лукавил. Троцкий поносил всех командиров и комиссаров Восточного фронта — и Бела Куна, и Блюхера, и Смилгу, восхваляя одно лишь «славное имя товарища Тухачевского».
— Политотдел поддержал, — весомо сказал командарм. — Вечером Реввоенсовет. Не опаздывайте.
— Никак нет! — ответил Кирилл по неистребимой армейской привычке.
Вечером того же дня Авинов заявился в штаб армии и приказал шифровальщикам отбить телеграмму на имя Сталина, в которой выложил все новости. Свои заслуги в деле подавления «контрреволюционного эсеровского мятежа» он, естественно, выпятил и возвеличил, а прочих показал как есть — суетливыми недотёпами.
Полчаса спустя пришёл ответ из Наркомата по делам национальностей:
«ПОЗДРАВЛЯЮ НАЗНАЧЕНИЕМ ЗПТ ПРОДОЛЖАЙТЕ ТОМ ЖЕ ДУХЕ ТЧК СТАЛИН».
