— Слушаю, товарищ командарм!
Заседание-засаду решили устроить в 4-й комнате. Латыши притаились по соседству, в 3-й и 5-й, а к дверям ещё и пулемёт поставили, кое-как закидав его швабрами, тряпками и картой полушарий.
— Если окажет сопротивление аресту, — отдал Варейкис приказ на латышском, — открывай огонь в комнату, коси направо-налево, не разбирай, кто свои, кто чужие. Сами не выйдем из схватки, а Муравьёва не выпустим!
Члены губкома сидели за длинным столом и молча, нервно курили. Тухачевский устроился в простенке меж окон и был недвижим, как статуя командора. Начдив притулился рядом с Авиновым и всё вертелся, ёрзал, крякал в досаде.
— Не придёт же! — сказал он почему-то шёпотом. — Догадается, гад!
Кирилл не обращал на него внимания — и без того было худо. Откинувшись к стене, он закрыл глаза и терпел.
— Два полка муравьёвцев… — озабоченно покачал головой Зейфен, бывший студент-юрист, а ныне член ревтрибунала. — Что им стоит окружить штарм?
— А мы тут тоже, знаешь, не институтки! — сердито сказал Фельдман. — Отпор этой контре дадим!
Вдруг по коридору загрюкали сапоги, и в 4-ю комнату вбежал Валхар.
— Идут! — крикнул он.
Тухачевский моментально оживился.
— По местам! — скомандовал он.
Все зашебуршились, задвигались — и замерли, как примерзли. Потянулись минуты ожидания, выматывавшие нервы. «Скоро уже, — успокаивал себя Авинов, — уже скоро…»
Издалека долетели гулкие раскаты голосов и шагов — Муравьёв со свитой поднимался на третий этаж. И вот он во всей красе — сухопарый, стройный, в чикчирах и венгерке, с маузером, — главком Востфронта шагал, как лунатик, быстрой, неровной походкой. За ним толпились матросы да звероподобные казаки в черкесках и с шашками.
Варейкис храбро вышел в коридор. Не подавая ему руки, Муравьёв резко вопросил:
— Где заседание? Здесь?
Он стремительно вошёл в 4-ю, окидывая всех быстрым взглядом, и заявил, потрясая маузером:
— Враги вы иль товарищи? Сейчас настал решительный час, и всё дело решается оружием! На моей стороне войска, весь фронт, в моих руках Симбирск, а завтра будет Казань! Разговаривать долго с вами не буду, извольте подчиняться!..[66]
Большевики из губисполкома заговорили все разом, вскакивая и опрокидывая стулья:
— Изменник! Фанфарон! Ты предатель революции, Муравьёв! Мы не с тобой, а против тебя!
Главком затрясся, наливаясь тёмной кровью, кусая губу и раздувая крылья хрящеватого носа. Поминая такую-то мать, он бросился к Варейкису — и тут же в комнату ворвался Чудошвили, словно нарочно разнимая главкома Востфронта и предгубкома.
— Это чито такое?! — вскричал адъютант. — Мине разоружили латыши! По какому праву?! Я требую вернуть мине оружие! Не-мед-лен-но!
— Мы сейчас разберём, товарищи, разберём! — надсаживался Варейкис, бегая по комнате.
«Что они всё топчутся? — подумал Авинов с раздражением. — Да берите ж вы гада!»
Муравьёв посмотрел на Варейкиса так, словно хотел просадить в нём две дырки дуплетом, и ринулся к выходу, бросая на бегу:
— Я пойду, успокою отряды сам!
Рывком отворив дверь, он шарахнулся назад — на него были нацелены винтовки латышей.
— Именем Советской республики! — воскликнул Валхар, наставляя наган на главкома.
— Измена! — возопил Муравьёв, вскидывая маузер, но Авинов опередил его — прогремел выстрел, и Наполеон-неудачник с шумом упал на колени. Пистолет выскользнул из немевшей руки. Главком покачался — и выстелился, громко ударившись о паркет простреленной головой. Липкая лужица натекла ему под щёку.
— Палдиес… — выдохнул Валхар, от волнения переходя на родную речь.
Кирилл понял его.
— Не за что, — усмехнулся он, пряча свой маузер.
Подскочивший Варейкис долго тряс Кириллу руку, благодаря «от имени и по поручению». Тухачевский молча пожал авиновскую пятерню. Но от породистого лица его уже не исходила надменность и холодность — командующий приветливо улыбался «комиссару Юрковскому».
Командарм 1 объявил Симбирск крепостью, в течение трёх дней расстрелял сотни муравьёвцев и мародёров. Начдив Гай носился по городу то верхом, то на моторе верного Гайдучека, пока не откопал на интендантских складах форму царских улан и не дал парад на Соборной площади. Под гремящие оркестры гарцевал туда и сюда Симбирский эскадрон, переодетый в сине-красные уланские мундиры, рейтузы и кивера. Командир эскадрона Тоникс важничал, придерживая шашку с золотым эфесом и насечкой, а «уланы»-гаевцы вдохновенно орали самодельные вирши:
