— Спасибо вам, Лидочка…
Девушка смущённо махнула ладошкой, как-то разом погрустнела.
— Они Наташу увели… — вымолвила она. — Сестру…
— Старшую?
— Младшую…
— Подонки.
Недолгое молчание прервалось девичьим вздохом.
— Давайте я вам повязки сменю.
— Лучше расскажите, что в городе творится.
— А что в прошлом году творилось, то и сейчас… — проговорила Лида, бережно разматывая бинты. — Лекарств никаких нет, только спирт да подорожник… Матросы заняли телеграф и телефон, Кадетский корпус, Троицкую гостиницу, вокзал. Тухачевского они в тюрьму посадили, и Варейкиса тоже, и Шера, и Фельдмана — всех. Завтра их расстреляют…
— Ну, это мы ещё посмотрим, — прокряхтел Авинов, поднимаясь.
— Куда вы? — всполошилась девушка. — Вам же нельзя, вас же убьют!
— Это мы ещё поглядим-с, кто кого… — пробормотал Кирилл, хватаясь за столб. Чёрт, как голова кружится…
Лида поднесла ему маузер, держа пистолет в обеих руках. Авинов взял его и сунул в кобуру, попав со второго раза. Огладив плечи девушки, он нежно притянул её к себе и поцеловал. Господи, какие у неё мяконькие губки…
— Спасибо вам, Лидочка.
— Пожалуйста… — пролепетала нечаянная спасительница.
— Прощайте.
Лида только всхлипнула, улыбнулась сквозь слёзы и помахала Кириллу рукой.
Пошатываясь, Авинов вышел во двор. С Волги тянуло прохладой, тревожно ревели сирены пароходов. Наступала ночь, но обычной тишины она не приносила — на Соборной площади по-прежнему надрывалась гармонь, муравьёвцы горланили песни и с посвистом, с завизгом, с топотом плясали, справляя «пир во время тифа».
Держась за забор, Кирилл двинулся по улице, с трудом соображая, куда ж ему идти. Где тут тюрьма, он знал, а толку? Что сможет один? Михаил Гордеевич адреса своего не оставил. Поискать «своих»? А кто ему свои? Бойцы Гая? Так вон они, на площади, буянят, коленца выкидывают…
Авинов остановился, соображая. Латыши. Да. Латыши из интернационального полка. Они там все правовернейшие коммунисты, их так просто с толку не собьёшь, революционным многоглаголаньем не задурманишь…
И Кирилл отправился искать интернационалистов.
Латышский полк обосновался в пустующих классах гимназии. Прибалты в кожаных куртках, с наганами и винтовками в руках, не спали, кучкуясь в коридорах, где горел яркий свет. Солдаты-латыши как раз обсуждали речь Муравьёва о том, что война с чехами кончена и теперь будет война с Германией.
Ввалившись в гимназию, Авинов каркнул:
— Товарищи! Я — комиссар Самарской дивизии Юрковский. Командарма хотят расстрелять!
Из толпы вышел светлоголовый и светлоглазый Валхар.
— За что? — осведомился он.
— За то, что он большевик!
Латыши переглянулись в недоумении.
— Так и мы — большевики! — удивился Валхар, разводя руками. — Не понимаю я главкома…
— А тут и понимать нечего! — яростно сказал Кирилл. — Муравьёв — изменник, он продался англо-французским империалистам![65]
Латыши загомонили.
— За мной! Освободим наших товарищей из застенков!
Возбуждённо переговариваясь, стрелки повалили за комиссаром на приступ.
Пешком до тюрьмы Авинов вряд ли добрался бы, но латышам-интернационалистам было на чём подбросить раненого комиссара — его устроили на броневике «остин». Было жёстко, от резких толчков мутилось в голове, но хоть не пешком…
Штурмовать тюрьму не пришлось — ворота её были распахнуты. С русским матом и криками на латышском солдаты ворвались в тюремные коридоры. Перепившихся матросов они закалывали штыками, а двери камер вышибали прикладами и таранили тяжёлым сейфом. Первым освободили Варейкиса, председателя Симбирского губкома.
— К-кто?! — просипел бедный председатель. — Что? Уже?!
— Комиссар Юрковский, — протянул ему руку Авинов. — Присоединяйтесь, товарищ Варейкис, будем вместе бороться с изменниками!
А латыши всё ухали, высаживая двери камер. Вышел Шер, побитый Лившиц в растерзанном костюме, показался Тухачевский.
— Где Муравьёв? — громко, уже не таясь, спросил командарм.
— Да спит, бози-тха, на «Межени» дрыхнет! — отозвался растрёпанный Гай. Сняв серую каракулевую папаху, он смущённо пригладил густые вьющиеся волосы. — Вот же ж…
— Немедленно найдите этого грузина… как его… Чудошвили! Пусть будит предателя. Скажете, что его экстренно вызывают на заседание губисполкома в Кадетский корпус. Надо, мол, выяснить создавшуюся обстановку!
