Ван продолжал частные исследования вплоть до того, как был избран (в тридцать пять!) на должность заведующего кафедрой философии Кингстонского университета, получив кресло Раттнера. Выбор ученого совета определили отчаяние и растерянность вследствие обрушившегося несчастья — двое других кандидатов, маститых ученых, гораздо старше и куда предпочтительней его, ценимых даже в Татарии, по которой частенько, рука об руку, с горящим взором, путешествовали, таинственным образом пропали (возможно, погибли под вымышленными именами в том самом, так и не объясненном происшествии над смеющимся океаном) — и буквально «в последнюю минуту», ибо это самое Кресло, если его не занять в установленный и ограниченный временем срок, надлежало вынести, предоставив возможность другому, менее вожделенному, однако весьма пристойному средству сидения, устремиться откуда-то из недр на освобожденное место. Ван, не нуждавшийся в такой чести, ее не оценил, хоть и воспринял в духе снисходительной привередливости или привередливой признательности или просто в память об отце, который какое-то ко всему этому отношение имел. К своим обязанностям Ван относился без излишнего усердия, сводя к незыблемому минимуму — примерно к десяти в год — свои лекции, исполняемые монотонно и гнусаво, в основном посредством новейшего и почти недоступного «гласописца»>{159}, спрятанного в кармане жилета среди антисептических пилюль «Венера», сам при этом беззвучно шевелил губами, уносясь мыслями в свой кабинет к освещенной лампой странице, не дописанной пока его размашистым почерком. Он провел в Кингстоне примерно два года (перемежаемые поездками за границу) личностью неприметной, не рождавшей по себе никаких толков ни в университете, ни в городе. Недолюбливаемый строгими коллегами, непривечаемый в местных пивных, неудерживаемый мужской половиной студентов, в 1922 году Ван вышел в отставку, после чего окончательно переселился в Европу.
приезд монтру бельвю воскресенье
обеду обожание адажио радуга
Ван получил это смелое послание вместе с завтраком 10 октября 1905 года в женевском отеле Манхэттен-Палас и в тот же день отправился в Монтру на противоположный берег озеpa. Там он обосновался, как обычно, в отеле «Les Trois Cygnes»[488]. Маленький, тщедушный, почти мифически древний швейцар умер четыре года назад, во время Ванова приезда, и теперь — вместо сдержанной, полной таинственного смысла, подобной свету лампы сквозь пергамент, улыбки усохшего Жюльена — старого толстого Вана встретила круглая красная физиономия недавнего посыльного, облаченного ныне во фрак.
— Люсьен! — сказал д-р Вин, глядя на того поверх очков. — Меня могут посещать — и ваш предшественник был в курсе — разные, довольно необычные визитеры: фокусники, дамы в масках, безумцы — que sais-je[489]? — надеюсь, все три лебедя будут паиньки и блеснут умением хранить молчание. Вот и поощрительный аванс.
— Merci infiniment![490] — поклонился швейцар, и Ван, как всегда, был бесконечно тронут такой преувеличенной любезностью, дававшей немалую пищу для философствования.
Он взял два просторных номера — 509-й и 510-й: с салоном, обставленном в духе Старого Света позолоченной мебелью с зеленой обивкой, прелестной спальней, к которой примыкала квадратная ванная, очевидно, переоборудованная из обычного номера (году в 1875-м, когда отель перестраивался и модернизировался). В возбужденном предчувствии прочел надпись на восьмиугольной картонной табличке, свисавшей на изящном красном шнурке: «Не беспокоить». — «Prière de ne pas déranger» («Просьба не беспокоить!»). Перевесьте табличку на дверь снаружи. Известите Телефонный Коммутатор. — «Avisez en particulier la téléphoniste» («Непременно предупредите телефонистку!») — по-французски: ни вызова, ни менторского тона операторши.
Он заказал громадный ворох орхидей из цветочного магазина rez-de-chaussée[491] и один бутерброд с ветчиной — из гостиничного обслуживания. Провел бесконечную ночь (с безоблачным рассветом, взорванным карканьем альпийских ворон) в постели — в треть от той громадной из их незабвенной квартиры двадцатилетней давности. Завтракал на балконе, проигнорировав назойливую чайку. Отобедав поздно, позволил себе после этого всласть соснуть; чтоб потянуть время, принял ванну; и последующие пару часов прогуливался, присаживаясь на каждой второй скамье, по набережной в сторону нового «Бельвю-Палас», что стоял в миле от него на юго-восточной стороне озера.
