Ада, или Эротиада - страница 218

Первая, кому она его представила на этом островке с андроидами в креслах, была встававшая из-за низкого столика с медной пепельницей посередине обещанная bellesoéur[493], низенькая, пухлая дама, в сером — как гувернантка, с вытянутым лицом, с коротко стриженными каштановыми волосами, землистой кожей, блекло-голубыми неулыбчивыми глазками и с круглым, мясистым, наподобие зрелого кукурузного початка, наростом на одной ноздре, добавленной природой задним числом к чересчур надменному изгибу, — что нередко встречается в русских физиономиях массового производства. Следующая протянутая длань принадлежала приятному, высокому, необыкновенно упитанному и радостному почтенному господину, который в этом нелепом либретто не мог быть не кем иным, как князем Греминым^>{160}, и чье мужественное, честное рукопожатие побудило Вана пожалеть об отсутствии при себе дезинфицирующего средства, дабы смыть последствия контакта с любой наружной частью тела ее супруга. Но когда Ада, снова воссияв точно по мановению волшебной палочки, стала трепетно представлять незнакомца, тот, кого Ван ошибочно принял за Андрея Виноземского, материализовался в Юзлика, талантливого режиссера печально известного фильма про Дон-Гуана.

— Васко де Гама, я не ошибся? — пролепетал Юзлик.

Рядом с ним, им не замечаемые, Аде именами неизвестные, холопски топтались двое агентов Леморио, блистательного комика (бородатого мужлана, редкостного и ныне также забытого таланта, которого Юзлик страстно желал снять в своей очередной картине). Леморио уже дважды, в Риме и Сан-Ремо, обманывал его ожидания, оба раза подсылая для «предварительного контракта» эту парочку убогих, никчемных, определенно не в своем уме субъектов, с которыми Юзлику теперь уж — поисчерпавшись на разговорах вокруг кино, об интимной жизни Леморио, о хулиганских выходках Гула и увлечениях его, Юзлика, трех сыновей, а также об увлечениях их, агентов, приемного сына, милого мальчика евразийского происхождения, недавно зарезанного во время драки в одном из ночных клубов и тем в данной теме поставившего точку, — обсуждать больше было решительно нечего. Ада с радостью восприняла неожиданное явление Юзлика в холле «Бельвю» не только как возможность скрыть свою растерянность и тайну, но и потому что надеялась протиснуться в фильм «Что знала Дейзи»^>{161}; однако, так как при смятении духа у нее уж не оставалось чар на деловые игры, она быстро прикинула: если все-таки Леморио согласится, он захочет, чтоб именно она сыграла роль одной из его любовниц.

Наконец дошла очередь и до мужа Ады.

Ван столько раз и так капитально и на каждом темном перекрестке своего сознания истреблял добрейшего Андрея Андреевича, что теперь этот бедняга, в своем кошмарном двубортном кладбищенском костюме, с мягкими, как тесто, кое-как слепленными вместе частями лица, с печальными, как у собаки, глазами, с обвислыми веками, с ложбинами на лбу сплошь в точечках пота, являл красноречивейшее и унылое воплощение не к месту воскрешенного мертвеца. По не вовсе странному упущению (или, скорее, «недопущению») Ада не представила мужчин друг другу. Муж ее произнес свое имя, отчество и фамилию в назидательной манере диктора русской учебной короткометражки, добавив при этом:

— Обнимемся, дорогой! (let us embrace, old boy) — более проникновенным тоном, не поменяв, однако, своего скорбного выражения (до странности напоминавшего выражение лица юконского мэра Косыгина^>{162}, когда гёрл-скаут вручает ему цветы или когда тот обозревает последствия землетрясения). Изо рта у Виноземского пахнуло, отметил изумленный Ван, сильным транквилизатором на неокодеиновой основе, назначаемым в случае психосоматического бронхита. При близком рассмотрении на помятой и неприкаянной физиономии Андрея проступали всевозможные бугры и бородавки, впрочем, ничего подобного щегольски-асимметричному ноздревому наросту младшей сестрицы у него не наблюдалось. Свои мышиного цвета волосы он стриг под машинку сам, коротко, на солдатский манер. В целом Андрей тянул на