— Все будет в порядке, милая, — сказал врач. — Совсем не больно. — Он сделал ей укол сам.
— Снимите, пожалуйста, одежду, — сказала девочка.
На несколько секунд повисло ошеломленное молчание, а затем кровью просочилось в неловкий смущенный шорох — девушка-подросток снимала одежду.
Когда она разделась, девочка-помощница — сама не старше пациентки — сказала:
— Наденьте вот это.
Девушка надела.
Я посмотрел на спящую Вайду. На ней было надето то же самое.
Одежда Вайды была аккуратно сложена на стуле, а туфли стояли рядом на полу. Они выглядели очень грустными, потому что у нее над ними сейчас не было власти. Она лежала перед ними без сознания.
— Теперь поднимите ноги, милая, — сказал врач. — Немного выше, прошу вас. Вот хорошая девочка.
Затем он сказал что-то по-испански девочке-мексиканке, и она ответила ему тоже по-испански.
— Я полгода учила испанский в старших классах, — сказала девушка-подросток с задранными вверх ногами, привязанными к металлическим стременам этой бездетной лошадки.
Врач сказал что-то по-испански девочке-мексиканке, и она ответила ему тоже по-испански.
— О, — несколько рассеянно произнес он, ни к кому не обращаясь. Наверное, в тот день он сделал много абортов. Потом сказал девушке-подростку:
— Это хорошо. Поучите еще.
Мальчик сказал что-то очень быстро по-испански.
Девочка-мексиканка сказала что-то очень быстро по-испански.
Врач сказал что-то очень быстро по-испански, а потом обратился к девушке-подростку:
— Как вы чувствуете, милая?
— Никак, — улыбнувшись, ответила она. — Я ничего не чувствую. Я должна сейчас что-то чувствовать?
Врач сказал мальчику что-то очень быстро по-испански. Мальчик не ответил.
— Я хочу, чтоб вы расслабилась, — сказал врач девушке-подростку. — Прошу вас, не волнуйтесь.
Все они очень быстро заговорили по-испански. Казалось, у них что-то не ладится, а затем врач сказал что-то очень быстро по-испански девочке-мексиканке. Закончил он фразой:
— Como se dice treinta?
— Тридцать, — ответила девочка-мексиканка.
— Милая, — сказал врач. Он наклонился на девушкой-подростком. — Я хочу, чтоб ты нам посчитала до тридцати, прошу вас, милая.
— Ладно, — ответила та, улыбнувшись, но голос ее впервые прозвучал устало.
Начало действовать.
— 1, 2, 3, 4, 5, 6… - Тут наступила пауза. — 7, 8, 9… - Тут наступила еще одна пауза, длиннее первой.
— Считай до тридцати, милая, — сказал врач.
— 10, 11, 12.
Все прекратилось.
— Считай до тридцати, милая, — сказал мальчик. Голос его звучал мягко и нежно, как у самого врача. Их голоса были сторонами одной монеты.
— Что идет после 12? — хихикнула девушка-подросток. — Я знаю! 13. — Она была очень довольна, что после 12 идет 13. - 14, 15, 15, 15.
— Ты уже сказала 15, - сказал врач.
— 15, - сказала девочка-подросток.
— Дальше, милая? — спросил мальчик.
— 15, - очень медленно и торжествующе ответила девушка-подросток.
— Дальше, милая? — спросил врач.
— 15, - ответила девушка. — 15.
— Перестань, милая, — сказал врач.
— Что дальше? — спросил мальчик.
— Что дальше? — спросил врач.
Девушка ничего не отвечала.
Они тоже больше не говорили. В операционной стало очень тихо. Я посмотрел на Вайду. Она тоже была очень тихой.
Неожиданно молчание в операционной нарушила девочка-мексиканка.
— 16, - сказала она.
— Что? — спросил врач.
— Ничего, — ответила девочка-мексиканка, и зазвучал безмолвный язык аборта.
Вайда лежала нежно и неподвижно, словно мраморная пыль на постели. Она не выказывала ни малейшего признака сознания, но я не волновался: дыхание ее было ровным.
Поэтому я просто сидел, слушал, как в соседней комнате проходит аборт, и смотрел на Вайду и на то, где я очутился: в этом мексиканском доме, таком далеком от моей библиотеки в Сан-Франциско.
Маленький газовый обогреватель занимался своим делом, поскольку в саманных стенах докторской клиники было прохладно.
Наша комната находилась в центре лабиринта.
По одну сторону комнаты проходил небольшой коридор — он шел мимо открытой двери в туалет и заканчивался на кухне.
Кухня располагалась футах в двадцати от того места, где без сознания лежала Вайда — с вытертым, как грифельная доска, животом. Я видел в кухне холодильник и раковину, а также плиту и на ней — какие-то кастрюльки.
