Фостер настоял на том, чтобы донести нашу сумку до фургона. Рассветало, солнце наполовину взошло. Фостер по обыкновению потел в своей майке, хотя нам утро показалось довольно зябким.
За все годы нашего знакомства с Фостером я никогда не видел, чтобы он не потел. Видимо, оттого, что у него такое сердце. Я всегда был уверен, что сердце у него большое, как канталупа, а иногда перед сном даже размышлял о его размерах.
Однажды сердце Фостера явилось мне во сне. Оно ехало на лошади, лошадь входила в банк, а банк сталкивался с облака. Я не видел, что именно сталкивает банк с облака, но странно — что же может сталкивать банк с облака, когда внутри него сердце Фостера, и оно падает мимо неба.
— Что у вас в этой сумке? — спросил Фостер. — Она такая легкая, что там, наверное, вообще ничего нет.
Он шел за Вайдой, которая вела нас вперед с восхитительной неловкостью — такая совершенная и прекрасная, что место ей вообще не с нами, а одной, в каком-то ином созерцании духа или на верхушке стремянки, по которой звери карабкаются к богам.
— Не лезь в наши секреты, — сказала Вайда, не оборачиваясь.
— Хочешь как-нибудь навестить мою ловушку для кроликов? — спросил Фостер.
— И стать твоею зайкой? — спросила Вайда.
— Ты это, наверное, уже слышала, — сказал Фостер.
— Я слышала все.
— Ну еще бы, — сказал Фостер, начисто промахиваясь мимо неба.
Вайда знакомится с фургоном
На тротуаре валялись клочки пустой белой бумаги — остатки вчерашней женщины. Выглядели они ужасно одиноко. Фостер поставил нашу маленькую сумку в фургон.
— Сумка — в фургоне. Ты точно знаешь, как им управлять? — сказал Фостер. — Это фургон.
— Да, я умею водить фургоны. Я умею водить все, у чего есть колеса. Я даже на аэроплане летала, — сказала Вайда.
— На аэроплане? — переспросил Фостер.
— Да, в Монтане несколько лет назад. Было здорово.
— Не похожа ты на летчицу, — сказал Фостер. — Черт, да несколько лет назад ты еще лежала в люльке. Может, ты летала на плюшевом медвежонке?
— Не волнуйся так за свой фургон, — сказала Вайда, возвращая разговор с небес на землю.
— Веди его осторожно, — сказал Фостер. — У этого фургона свой норов.
— Он в хороших руках, — сказала Вайда. — Господи, ты со своим фургоном почти такой же ненормальный, как он со своей библиотекой.
— Черт! Ну ладно, — сказал Фостер. — Так, я рассказал вам все, что нужно, а теперь поезжайте. Я остаюсь здесь и пока вас не будет смотрю за дурдомом. Воображаю, как будет весело, если тут все такие, как вчерашняя дамочка.
На земле белели клочки бумаги.
Обхватив нас с Вайдой руками, Фостер очень дружелюбно и утешительно обнял нас, словно пытаясь этими руками сказать, что все будет в полном порядке, и вечером мы увидимся.
— Ладно, ребятки, удачи вам.
— Большое спасибо. — Вайда повернулась и чмокнула Фостера в щеку. Прижавшись щекой к щеке, они героически выглядели отцом и дочерью — в том классическом стиле, который довел нас до этих самых лет.
— Влезайте, — сказал Фостер.
Мы влезли в фургон. Мне вдруг стало ужасно странно снова находиться в машине. Металлическая яйцовость фургона очень удивила меня — будто мне в известном смысле пришлось заново открывать для себя Двадцатый Век.
Фостер стоял на обочине, пристально глядя, как Вайда справляется с рычагами управления.
— Готов? — спросила она, обернувшись ко мне с полузаметной улыбкой.
— Ага, давно я в машину не садился, — сказал я. — Прямо машина времени.
— Я знаю, — сказала она. — Ты не волнуйся. Я знаю, что делать.
— Хорошо, — ответил я. — Поехали.
Вайда завела фургон, точно была рождена для приборной доски, руля и педалей.
— Хороший звук, — сказала она.
Фостеру понравилось, что ей все удалось, и он кивнул ей, как равной. Потом махнул — "путь свободен", Вайда выехала на этот путь, и мы отправились к доктору Гарсии, ждавшему нас в тот же день в Тихуане, Мексика.
