Фон Брендель щелкнул шпорами.
— Я согласен с вами, ваше превосходительство. Я сейчас же распоряжусь вызвать его. Я не хочу, чтобы меня упрекали в эгоизме. Кстати, мы устроим торжественное награждение Адлера за победу над ассорскими бандами.
Генерал раскланялся, и коляска тронулась дальше.
Коста нашел королеву в будуаре. Она сидела у окна в костюме для верховой езды.
— Ну, что? — спросила она, порывисто поднимаясь навстречу.
— Все как надо. Вы, я вижу, уже готовы? Не стоит так торопиться, в нашем распоряжении еще три часа.
— Я очень волнуюсь, — сказала Гемма.
— Вот это уже нехорошо. Этого совсем не нужно. Видно, что у вас мало наметки в таких историях. Тут нужно быть спокойным, как будто идешь обедать. Впрочем, это в крови у всей вашей породы.
— Какой породы? — спросила удивленная Гемма.
— Не сердитесь, барышня. Я не хочу вас обидеть. Но вы все-таки из белоручек. Вы не умеете владеть этими самыми… нервами. В опасную минуту вы теряете способность действовать хладнокровно и начинаете дергаться, как паяц на ниточке. И всегда у вас какая-то истерика. А этого нельзя.
Гемма опустила голову и ответила виновато:
— Я постараюсь взять себя в руки. Думаю, что это пройдет.
— Отлично! А на дорогу выпейте стакан хорошего вина. Это здорово бодрит. Ну, пока отдыхайте — я пойду довершать сегодняшние дела. В одиннадцать я зайду за вами, и мой кучер проводит вас на дорогу, закончил Коста.
Он вышел и направился в свой кабинет во флигеле дворца.
Там он уселся за письменный стол и взял перо, но услыхал осторожный стук в дверь.
— Войдите, — сказал он с неудовольствием, откладывая перо.
— А, господин гофмейстер! Чем обязан чести видеть вашу милость? приветствовал он вошедшего Атанаса.
Атанас молча прошел через комнату и сел в кресло.
— Слушай, Коста, — начал он, — я пришел поговорить серьезно…
— Знаешь, старик, мне, право, не до серьезных разговоров. Не можешь ли ты выбрать другое время? — прервал его Коста.
Атанас часто замигал глазами.
— Нет! Хочешь ты или не хочешь, а выслушай меня!
— Ну, говори. Можно подумать, под тобой горячая сковородка, что тебе так не терпится. Говори, да скорей.
— Видишь ли… Моя башка не выдерживает этого… Я не в себе. Это мне не по нраву. Я чувствую себя так, как будто меня с ног до головы затянули в корсет…
— Что ты мелешь, старина? — обеспокоенно спросил Коста.
— Я не знаю, — продолжал Атанас, — ради какого дьявола ты полез в петлю и для чего тебе это нужно. Ты всегда был непонятен для меня. Но ты сам за себя отвечаешь. А при чем я? Ты придумал для меня эту клоунскую должность гофмейстера. Помнишь, ты сам говорил, что от придворного слога можно вывихнуть челюсти. Так я вывихнул уже не только челюсти, но и мозги. Мне это надоело. Я простой рыбак и привык жить, как мне хочется. А теперь мне нельзя говорить громко, нельзя ругаться, когда хочется. Я должен шаркать, кланяться, ходить в этом золоченом футляре, сморкаться только в платок, не махать руками и еще тысячи всяких глупостей.
— Чего же ты хочешь, старый осел? — спросил иронически Коста.
— Отпусти мою душу на покаяние. Я больше не могу. Я хочу по-прежнему лежать на молу, ловить султанку, встречать солнце, плевать в море. Вообще я хочу быть свободным человеком, а не гофмейстером. Если ты меня не отпустишь — я-все равно сбегу. Я не политик…
Коста хлопнул ладонью по столу.
— Я не думал, что у тебя нервы, как у оперной певицы. Мне стыдно за тебя, старина. Сейчас я упрекал женщину в том, что она не умеет владеть собой, но вижу, что был несправедлив. Барышня — железо по сравнению с такой трепаной мочалой, как ты.
Атанас тяжело вздохнул.
— Ты можешь называть меня, как хочешь, но я больше не могу. Я не в силах. Мой котелок не варит таких вещей. Пусть я мочала, но я не гофмейстер, будь он проклят отныне и довеку.
— Значит, ты покидаешь меня? — спросил с упреком Коста.
— Прости меня, я сказал, что не могу больше.
— Так… Симон, Симон! Прежде чем пропоет петел, ты трижды отречешься от меня, — сказал насмешливо премьер.
Атанас покраснел.
— Ты хочешь сказать, что я изменник? Ну что же! Ты всегда был несправедлив ко мне. Но все равно — отпусти меня.
