9/VI
А на крыше постукивает молотком, приколачивая железные листы к стоку для воды — тихий жестяник. Он улыбается, когда отвечает, и все делает, о чем ни попросишь. И он не знает, кто такой Гамарник и никогда не видел ни Эйдемана, ни Алксниса, ни Тухачевского… И хорошо делал, что не видел, не надо было никогда и мне стремиться залезть повыше, чтобы оттуда смотреть на жизнь, гордясь знакомством с именитыми соседями…
Розенель пригласила на обед Викторова, командующего Тихоокеанским флотом, и позвонила жене Луппола, чтобы приходили они. Жена Луппола: “Нет, что вы. Мы с Ванечкой решили больше с коммунистами не встречаться”.
“Как не встречаться? Ведь он сам коммунист”.
“Да, но с другими, незнакомыми коммунистами мы не можем встречаться”.
“Но ведь это Викторов, ему весь флот доверили на Дальнем Востоке, а вы себя не решаетесь доверить…”
“Нет, нет, милая, не уговаривайте. Вот если бы у вас была Массалитинова или Ленин из Малого или кто-нибудь еще из беспартийных актеров — тогда мы с удовольствием, а так — нет, нет…”
Розенель: “Это было дней десять назад. А теперь я думаю: может быть, и мне не стоило приглашать Викторова на обед? Кто знает, зачем его вызвали сюда?”
11/VI
У Гамсуна в “Нови” — вкусное описание подвалов купца — товары лежат и пахнут и внушают почтение своим видом и количеством…
Из детства воспоминание о лавках — всегда нравилось проходить мимо лавки в летний день. Открыты деревянные створчатые двери. Блестит на солнце лакированная жестянка: “Крем Эклипс” — разбойники напали на проезжего, но он крем “Эклипс” им подарил и растрогал их сердца… Переливается китайскими красками реклама чая “Попова и с-ья”, потом еще какие-то картонки и рекламы, все картинные и красивые, а за ними на прилавках и полках товары, которые пахнут.
Лавка прельщала прежде всего запахами. Непередаваемая смесь ароматов “колониальных товаров” — корицы, перца, гвоздики, чая — с сыроватым запахом сельдей и балыков, мятных пряников и деревянного масла, кожаных опоек и пестрых ситцев — все было в лавке, и лавочник стоял, подмаргивая одним глазом, другой у него вытек, он и одноглазый видел все и всему вел счет — он запасал товары загодя, крепко, на много лет рассчитывал жизнь, торговля в казачьей станице шла бойко — особенно перед покосами и после — тогда он принанимал молодцов в лавку — он был человек крепкий и жил, думая о том, что и через десять лет будет стоять так же, а может и еще крепче…
Да и кругом него люди старались жить так же. Поражало обилие запасов — кладовые ломились от солений и масла, от вин и муки — все до последнего гвоздя должно было быть в хозяйстве и часто и сам хозяин не знал, как много напасено у него в его мазанках-кладовых.
В лавку забегали мальчишки — купить на копейку две маковки, заходили киргизы поторговаться насчет ситцу поярче, присылали и богачи своих приказчиков — забрать товаров на многие сотни рублей, чтобы самим не посылать за 90 верст на лошадях на станцию.
Система жизни была прочной, рассчитанной на поколения — и вот теперь все взорвалось, сгорело, сломалось — все пошло по-другому — одноглазый давно умер, когда у него отобрали лавку; рассеялись по свету богачи, выветрились стойкие запахи. А один из оставшихся в живых стариков и теперь еще, проходя мимо кооператива, с грустью останавливался и глядел, как суетятся продавцы и кассирша, как утекают и усыхают товары, а очередь все стоит, как мало стало товаров и пропало искусство продавца, ничего не надо уже предлагать, все равно все возьмут, и запасов нет, все живут однодневным привозом, и вся жизнь какая-то ненастоящая — сегодня одно, завтра другое, нельзя ни рассчитать на годы, ни тем более — запастись, нельзя накапливать и сберегать, нельзя приобретать слишком много, надо жить по той норме, по которой тебе позволено, и для чего так жить — ему, старику, неизвестно.
14/VI
Теперь принято говорить: О, это было давно, десять дней назад!
16/VI
Я один из самых счастливых людей на свете!
Да, да… Ощущение внутренней свободы, счастье от того, что можешь шевелить своими мускулами как хочешь, что тебе не нужно никуда идти, если ты не захочешь этого сам, вот так просто лежи и читай хорошую книгу о людях, которые в самых ужасных условиях жизни оставались сами собой… Я хожу по узким жёлтым дорожкам, подметаю еловые шишки, потом вожу эти шишки в кучу, куча растет, мне приятно сознавать, что это будет топливом на зиму, для самовара летом, потом я иду и сажусь на веранду, передо мной стакан с холодной водой, рядом — виноградный сок и тарелка со льдом, я могу составлять себе смесь и пить медленно, потягивая напиток из стеклянной трубочки. Тогда я словно на палубе громадного парохода плыву в Америку, впереди меня бегут зеленые волны, ветер врывается в мои волосы и путает их, переворачивает страницы книги, но я нахожу место, на котором остановился, и читаю вновь. Я не тороплюсь, хорошую книгу жалко читать так скоро, надо остановиться и подумать, пережить и представить себя в положении того, о ком пишет автор… Я не хочу читать политических книг, я сразу забыл все формулы и лозунги — мне нужно читать только о том, как жили разные люди, как они любили и работали, как переносили несчастья и становились счастливыми…
