Но за этим, за моей судьбой не кроется ли и что-то другое. Какие-то большие силы пришли в движение, мы ничего не знаем о том, что готовится и как все повернется в самом недалеком будущем — идут выборы, к ним надо все перестроить и повернуть, а мы лишь пешки, выставляемые вперед на обозрение и посмешище, нас растопчут и не оглянутся. История — это не семейная лавочка, а я попал именно в исторический сдвиг, смысл которого мне сейчас еще совершенно неясен.
Ночью спал плохо, все думал и думал, утром шел дождь до самого отъезда в Москву, но когда в Москве прочел короткие строки о себе — сразу успокоился совершенно и даже обрадовался. Кажется, со мною кончено. Меня наконец забудут.
25/V
Когда вновь теперь перечитываешь хорошие старые книги — все встает по-новому и звучит в книгах новый, проникающий в сердце смысл: Гретхен в “Фаусте” только раз согрешила, долгие годы она была беспорочна, и долгие годы были забыты ее окружающими, не припомнены: ими помнится и нам внушает горесть, вызывает на размышления день только ее падения. В судьбе ее он центральный, не будучи центральным по времени… В истории падение, преступление, грех — это центральное явление… (В. Розанов. Предисловие к Достоевскому). Да, теперь, в одиночестве, ощутил наконец потребность в осмысливании, чего раньше не было совершенно. В философском обосновании жизни захотелось почитать не для “образованности”, а в силу прямой потребности в ответе — как же дальше жить с людьми, как относиться к ним и себя держать… Самые простые вопросы оставлял я почти всегда без ответа, некогда было, и захлестывала жизнь этого дня, текучка, потому и летел мимо, поглядывая с ухмылкой на пыльные полки книг. И оказалось, что к этим полкам надо припасть как к живому источнику и в них найти силы и их полюбить как лучших и вернейших своих друзей.
26/V
Сразу оборвались все связи с знакомыми людьми — и стало неловко встречаться. Им было стыдно за себя, свою трусость, а мне за них неловко… И старались разойтись, не видя друг друга.
27/V
А в Москве уже шутят: “Большой день кончился. Хлеба нет, Суд идет”…
“В поэзии густо пошла Сурковая масса”.
На президиуме ССП украинец Панч: “Достоевский не писал, когда у него были деньги. Вот когда он продавал пальто и женину юбку — тогда он садился писать”. (К обсуждению деятельности Литфонда.)
6/VI
Днем я сижу у окна и не могу налюбоваться видимым мною. Это лес и церковь, это белый колодезь и глиняная избушка, это — зеленый клевер поля и девушка в синем платье — она идет со станции, только что прошел поезд, поезд шумит, проходя за лесом, иногда виден дым…
Я вижу людей, идущих мимо, и люблю их. Я хочу понимать их. Раньше мне это не было дано. Я хочу быть простым и незаметным смертным, исчезнуть в памяти всех друзей и знакомых, так чтобы даже имя мое не напоминало им ничего.
По узкой тропинке идет человек. Он несет газеты. Я знаю, в газетах не может быть ничего хорошего, пусть он несет их мимо. Но он заворачивает к моему дому, он проходит в дверь, он, как посланец из другого мира, приносит мне горсть горечи, которую я должен выпить, чтобы не мучить себя любопытством — а что там такое в том, что он принес.
Но горечь скоро проходит, слова уже давно не действуют на меня, впереди еще столько интересных дел и событий — надо быть с собой и ничего больше не надо…
А вы — помните обо мне и не возвращайтесь!
8/VI
Говорят, Эйдемана взяли прямо с Московской конференции, прислали в президиум записочку -выйдите, товарищ, на минутку. Он вышел. А ему предъявили ордер и увезли. А наутро человек в кожаной тужурке пришел к Бутырской тюрьме, стал на колени и завопил: “Роберт Петрович не виноват, все это Тухачевский, я знаю, я все расскажу!” Это оказался сошедший с ума шофер Эйдемана.
Вообще каждый приезд в Москву — нервное потрясение. Нельзя туда больше ездить, надо жить у себя, одному, отдыхать и радоваться тому, что ты живешь и можешь лежать на солнце, не думая ни о чем, кроме своей маленькой жизни, простой и понятной тебе одному.
Как молва обгоняет события. Еще первого мая портрет Тухачевского висел вместе с остальными четырьмя маршалами. Но уже тогда говорили о чем-то неладном с ним. Не верилось. И вот — постановление о Куйбышеве. Да, угадали обыватели. И откуда и как возникают эти слухи?
