— В цирке.
— И я. Надеюсь, ты все так же держишь запасную одежду на работе. Переоденься и спускайся к машине вашего Ворона.
Я удивился.
— Абак?
— Да. — Она поправила прическу, не сдвинувшуюся ни на полдюйма. — Ты не спал, да и водишь хреново. О твоей колымыге мне говорить не хочется, ты даже не утруждался вытащить из решетки бедную дохлую сойку. И еще — вон там мой саквояж, захвати с собой, когда отправишься вниз.
И, на ходу застегивая пальто, как всегда без шляпки, самая прекрасная женщина (по мнению Роецки, ее большой польской семьи и половины наших парней, провожающих ее несытыми взглядами) отправилась вниз. Ну, допустим…
Не знаю, как весят сумки большинства нормальных женщин Нью-Йорка, ведь в этом мире дама, если она дама, никогда не передаст женскую сумку мужчине-кавалеру, а вот саквояж Роецки меня удивил. Неприятно, если честно. И я совершенно не удивлюсь, если в нем походная лаборатория, заряженная штурмовая Браунинг-Бар и пол-ящика патронов к нему.
Роецки уже о чем-то спорила с Вороном, ведущим себя как обычно: флегматично и не выказывая никакого раздражения.
— …да, вот предписание от шефа Каттинга! Вопросы есть?
Абак сделал крылышком и бородкой, сумев отобразить огромнейшую палитру чувств по поводу его внеочередного прикомандирования к нашей летучей группе.
— Кроу, поставь саквояж в багажник и садись сзади.
Я сделал, вернулся и закурил, рассматривая Роецки, смотрящую на меня в ответ как на… в общем, как «на».
— Ты хочешь поспорить?
— Нет. Заодно посплю.
Она пожала плечиками и отправилась к своему походному рундуку. Мне показалось или «бьюик» даже немного просел?
— А она хороша, — поделился Абак, — для тебя — в самый раз. Надеюсь, будет интересно, фраерок.
— Я все слышу!
— Я знаю.
Роецки простучала дробь своими набойками на туфлях, вернувшись с удобными ботинками на плоской подошве.
— Что? — она проводила мой взгляд в их сторону. — Сейчас мы на самом деле начнем работать, и не будем, как говорят на твоей варварской родине «околачивать груши». Придется побегать и много ходить, в них удобно.
— Еще можно пинать балду. — каркнул Абак. — И…
На него нацелился красный маникюр и, странное дело, Ворон не продолжал. Взамен этого — внимательно изучал сам момент переобувания мисс Роецки. Та, завязав шнурок на втором, фыркнула:
— Не думала, что среди Старых есть половые извращенцы, особенно среди Воронов и, в частности, любящих некоторые части человеческого тела. У вас же лапы!
— Ой, красотуля, — протянул Абак, подмигнув ей, — ты бы знала, что порой творится в моем воспаленном воображении, насильно сдерживаемом нормами морали, навязанными нам, древним благородным созданиям, Договором.
И взъерошил бородку с перьями на шее.
— Господь милосердный, — вздохнула Роецки, — почему все мужланы одинаковые, хоть человеческие, хоть нет? Будешь коситься на меня, вместо того, чтобы смотреть на дорогу — пожалеешь.
— Как скажешь, ласточка моя, — Абак кивнул, — целую ручки, пани. И засматриваюсь на ваши ножки.
Мы начали с Гарлема. О, да, мы начали именно с Гарлема, веселого места, полного разного народа, где наши клиенты спокойно разгуливают даже днем. Ну, а вот попробуйте отличить африта, настоящего темнокожего Старого, от самого обычного парня, живущего тут. Даже мне это удается раза с пятого, не меньше. Но оно того стоит.
Африты барыжат всем подряд, содержат ломбарды, порой умудряясь конкурировать даже с евреями. Представить такое сложно, но африты умеют, эти ребята прирожденные торгаши. И сидящие в чистых красивых лавках, пряча рожки на лбу за афро, благодаря Старым уже входящих тут в моду и другие, приторговывающие и скупающие в темных старых переулках черного квартала.
Как оказалось — Роецки тут почти как дома.
— Соккоро… — она высунулась из окошка, когда «бьюик» поравнялся с тощим и длинным черным, идущим куда-то с большой холщовой сумкой. — Соккоро, паразит, на пару слов!
Думаете, тот сразу решил с ней пообщаться? Вы ошибаетесь. И бежать за длинноногим афритом, старательно не желавшим разговора с СиКей, было очень сложно. А бежал я один, ведь самая прекрасная женщина почему-то не присоединилась.
