Туман молоком наполнял пространство от земли до неба. Укрытые им деревья сливались в монолитный коридор. Нависали над дорогой тяжелыми снежными шапками.
Илья впервые видел такой туман — порождение лютого мороза. Вахтовики из местных говорили, что подобных холодов не было уже лет пять и переправу закроют раньше обычного. Перспектива застрять в этом захолустье еще на месяц не радовала. Прикинув шансы, он сторговал в аренду у сменщика древний «Москвич», залил его под завязку, прихватил канистру и выехал засветло.
Он не учел одного — тумана. Тот подкрался незаметно, вышел из леса, мягко ступая кошачьими лапами, съел и без того бедный рассвет.
Уже часа три Илья не выпускал стрелку спидометра за отметку «сорок». Черепашья скорость измотала нервы. Едва он убедил себя, что времени с запасом, как в скрип и рев сына российского автопрома добавился новый звук. Справа тревожно застучала шаровая опора.
— Этого еще не хватало, — пробурчал Илья, на всякий случай поплевал через плечо и вновь впился взглядом в туман.
Холод взбил молоко в сметану. Она растеклась по дороге, залила обочину, попыталась просочиться в машину и, встретив отпор радиатора, пошла на хитрость. Спрятала от Ильи старую трещину в асфальте, с годами выщербленную нефтевозами до колдобины.
«Москвич» споткнулся, завалился вправо и ткнулся бампером в сугроб. Илья ругнулся и выскочил наружу.
Мороз обжег ноздри, в момент закупорил их ледяными пробками, выбил слезу. Иней склеил ресницы. Колесо скособочилось под крыло и сразу заявило — ты здесь всерьез и надолго.
«Главное, чтобы не насовсем», — подумал Илья и обмер. Машин он по пути не встречал.
* * *
Часы показывали полдесятого вечера, когда Илья потерял надежду. Она уступила отчаянию, которое сменила злость. Злость на водителей, сидевших по теплым норам, на раздолбая — хозяина «Москвича», держащего машину без запаски, которую можно было спалить без зазрения совести, на проклятый туман, который все так же вился в свете фар. И, прежде всего, на себя. За то, что смалодушничал — не стал жечь покрышки, а вылил всю канистру в бензобак. За то, что отправился сломя голову в эту поездку. Что так и не купил себе нормальную ушанку вместо дурацкого шерстяного чулка.
Мотор кашлянул последний раз и заглох. Салон захлебнулся холодным безмолвием. Илья перекрестился и, натянув до бровей шапку, нырнул в белый кисель.
Плотный воздух сразу облепил его, сбил дыхание, сковал движения. Куртка встала колом и целлофаново захрустела. В тишине ночи звук получился оглушительный. Илья прикрыл нос рукавицей и зашагал по дороге, пытаясь держать бодрый темп.
Поначалу у него это вышло. Спина взмокла, лицо покрылось ледяными ворсинками. Но со временем идти стало тяжело, одежда перестала греть. Ноги до колен превратились в протезы. Илья уже не чувствовал холода, одну только усталость. Захотелось лечь в сугроб и поспать.
От этой мысли его отвлек собачий лай. За поворотом горели светом десятки окон. За поворотом было тепло.
Последний рывок дался тяжело. У забора Илья понял, что не сможет поднять руки, открыть калитку. Не сможет даже крикнуть. Он просто стоял, привалившись к ограде, и смотрел, как прыгают по стеклу блики от телевизора, а за соседним окном женщина в белом платке месит тесто. Потом Илья медленно сполз на землю и под заливистый собачий лай подумал: «А ведь почти дошел… Почти…»
* * *
Было мягко и уютно. Илья сладко потянулся и открыл глаза. Он лежал под пуховым одеялом в небольшой, но светлой комнате, а у изголовья сидел мальчик лет семи. Бледное веснушчатое лицо перекосилось — улыбка ему не шла.
— Привет! Это мы с Лялей тебя нашли, — малец вытянул вперед руку с куклой. Левое веко старой игрушки запало, и оттого казалось, что она жеманно подмигивает. Мальчик заметил это и встряхнул кокетку. От белых горошин на ее когда-то пышном синем платье у Ильи запестрело в глазах. — А как тебя зовут, дядь?
Представиться Илья не успел.
— Степка, а ну не лезь к дяде, — донеслось из-за двери, и в комнату вошла та самая женщина в платке. В руках ее ароматно дымилась большая кружка. Желудок Ильи отчаянно застонал. — Не серчайте на него, — сказала женщина, когда мальчишка, насупившись, вышел. — Хворый он. — Женщина помолчала, глядя на дверь. Потом стряхнула задумчивость и улыбнулась Илье, — меня Татьяной звать.
