И Мария Иосифовна растерялась. Она поправила прическу, заколов до предела ту самую шпильку, на которую обратила внимание Любка, и принялась теребить отстегнутую пуговицу. Но, очевидно, вспомнив о вредности этой привычки, поспешно убрала руку и надолго замолкла.
В наступившей тишине, которая почему-то не была им в тягость, Мария Иосифовна неожиданно подумала о том, какой непосильный груз приняла Любка на свои плечи, еще ничего не узнав о жизни, не поняв своих преимуществ и не оценив чужих. А Любка вдруг увидела себя другой, уже пожилой женщиной, строгой и печальной, и эта печаль ей понравилась. А напротив этой, далекой Любки сидела сегодняшняя, в простеньком платьишке, в стоптанных тапочках, с челочкой на правую сторону. И какое-то время эти две Любки жили в ней вместе.
О многом хотелось Марии Иосифовне расспросить Любку, хотелось узнать, что стоит за упорными слухами, в которые долго не верила и наконец поверила она. Хотелось понять эту молодую девушку и ее отношение к Вячеславу Ивановичу. Но понимание это к ней не приходило, а для вопросов — она чувствовала — время было упущено. Нельзя уже было спрашивать Любку, и не потому нельзя, что та могла не ответить, а потому, что эти вопросы перегорели в ней самой. Значительно позже женщина узнает, что она к этому времени уже поняла все: и Любкино одиночество, и наивную Любкину любовь, вызванную, наверное, этим же одиночеством. Теперь же Мария Иосифовна внимательно посмотрела на Любку, потом накинула платок на голову и спросила:
— У вас зеркало есть?
— Конечно, — обрадованно вскочила Любка со стула. — У нас большое есть и маленькое. Большое — это от мамы осталось, а маленькое я уже сама в прошлом году купила. Это когда мы в город на экскурсию ездили, помните?.. — И тут же Любка испуганно замерла, мучительно покраснев и в первый раз до конца поняв все, что происходило сейчас у нее в доме.
Она медленно пошла в комнату, сняла со стены зеркало и, держа его обеими руками, встала перед гостьей.
— Спасибо, — поблагодарила Мария Иосифовна, — извините меня за… за этот визит.
— Я… я… — хотела что-то сказать Любка, но женщина неожиданно улыбнулась ей, грустно и понимающе как-то улыбнулась и молча открыла дверь.
Любка тихо опустилась на стул. Из зеркала, которое она все еще держала двумя руками, на нее смотрели по-детски растерянные глаза.
2
И все в мире стало другим. То, на что Любка раньше не обращала внимания, теперь не давало ей покоя. Казалось, все уже знают о том, в чем заподозрила ее Мария Иосифовна.
На следующий день на работе кто-то из девчонок-продавщиц сказал:
— Кто к нам идет! Любка, смотри, чего в окно-то вылупилась, к тебе ведь идут.
А она давно увидела его. Еще в тот момент, когда он пересекал улицу и остановился у рекламы кино. Потом к нему подошел директор леспромхоза Греховский, и они о чем-то поговорили, и Вячеслав Иванович чему-то радостно и изумленно улыбался, как только и мог он один улыбаться. Любка обрадовалась, увидев его, но не хотела этого показывать. Даже себе. Но куда от себя денешься, сердце у нее заколотилось, хотелось выбежать из-за прилавка и к нему, навстречу, и посмотреть в его глаза, и увидеть его улыбку. Но вместо этого Любка отвернулась в сторону и в первый раз с тихим ужасом подумала, что и девчонки, ее подружки, и все в Раздольном думают о ней так, как подумала Мария Иосифовна. То, что она хранила в себе как тайну, как самое дорогое и заветное, для них ничего не значило и было лишь поводом для разговоров, для домыслов и пересудов. Об этом было страшно думать. Страшно и стыдно, но стыдно только в первые минуты, а потом вдруг появилась в Любке холодная злость: на себя, на подружек, вообще на весь мир. Хотелось сбежать куда-нибудь, чтобы никого не видеть, ничего больше не слышать и чтобы не прояснились в сознании до беспощадной четкости те слова и намеки, которые она слышала раньше и значения которым не придавала…
Она и сама не знала, что случилось сегодня с нею. Краем глаза следила она за тем, как прошел Вячеслав Иванович в отдел обуви, потом загляделся на фототовары, заговорил с Веркой Петровой и остановился у отдела готового платья. Высокий и стройный по-мальчишески, в светлом плаще, с тщательно причесанными на пробор волосами, он был так непохож на всех остальных. Но теперь она уже боялась встретиться с ним глазами, боялась, что он подойдет и спросит ее о чем-нибудь, и она не сможет ничего ему ответить.
