– Можете думать что угодно, – произнесла Гизела. – Я хочу сказать только одно: все, что вы здесь говорили обо мне, – ложь.
– Тогда скажите, где Имре? Вы пытались хотя бы разузнать? Не мог же он быть вам совсем безразличен. Имре был очень привлекательным, и не могу поверить, что за дни, проведенные рядом с ним на яхте и той романтической испанской вилле на Мадейре, вы не разглядели, что он – чистое золото, не поняли, какой у него чудесный характер, какой он интересный собеседник, человек ясного ума, чья способность к мечтам и фантазии приводила в восторг всех, кто его знал. Неужели вы легко и просто вычеркнули его из своей жизни?
Лорд Куэнби помолчал, а потом продолжил:
– Когда мне рассказали всю эту историю, я почему-то подумал, что вы проплакали всю ночь, что вам было одиноко и горько без него, что вы поняли в тот час – никто не сможет занять его место в вашей жизни. А потом я услышал, что вы возвратились в Вену, а спустя некоторое время отправились вместе с императором в Мексику, и вся Европа полагала, что королевская чета переживает второй медовый месяц. Неужели муж так легко смог заставить вас забыть о вашем возлюбленном?
– Я прошу вас, милорд, позволить мне удалиться, – тихо сказала Гизела. – Вам отлично известно, что вы не должны были меня обвинять. Мне нечего вам сказать, и, по правде говоря, что бы я ни пыталась объяснить, вы все равно не измените своего мнения обо мне.
Наступило молчание. Лорд Куэнби отвернулся от Гизелы и смотрел на огонь. Внезапно он снова взглянул на свою гостью и, пройдя по ковру перед камином, опустился на диван рядом с ней.
– Простите меня, – сказал он. – Сейчас я подумал, что, какие бы чувства я ни испытывал, что бы ни говорил, Имре любил вас. Должно же быть в вас что-то хорошее, милое, что вызвало в нем такую любовь. Все суетное, нестоящее, вульгарное высвечивалось в истинном свете, если Имре был рядом. Он не выносил ничего низкопробного, серого. Я так долго вас ненавидел, что совсем сбросил со счетов самого Имре и его мнение. Он любил вас, и поэтому я должен попытаться увидеть и принять то, что он считал достойным любви.
– Почему вы так сильно его любили? – с любопытством спросила Гизела.
Она сама не знала почему, но вопрос показался ей важным. Лорд Куэнби снова отвернулся от нее и стал смотреть на огонь.
– Возможно, потому, что всю мою жизнь мне не хватало брата, – ответил он. – Я был единственным ребенком в семье. Моя мать умерла, когда я появился на свет. Я никогда ее не знал. У отца не было терпения заниматься своим сыном. Он скучал со мной и полностью предоставил заботам слуг. Я получил строгое, можно даже сказать, суровое воспитание. Мои гувернеры были неоправданно жестокими со мной, по крайней мере, мне так казалось. Мне без конца внушали, что я в доме абсолютно никто, и каждый старался непременно напомнить мне об этом при любом удобном случае.
Пребывание в Итоне не принесло мне особой радости, главным образом из-за того, что я не привык к общению со сверстниками. Мне редко доводилось встречать мальчиков своего возраста до тех пор, пока я не пошел в школу в тринадцать лет. В Оксфорде я впервые узнал, что такое радость, и принес ее мне Имре.
Наши комнаты были рядом. Он зашел ко мне в первый же день и поздравил с поступлением в колледж. Мне кажется, в тот момент, когда я пожал ему руку, я уже знал, что он сыграет в моей жизни удивительную роль. Говорят, одно из самых важных событий в жизни человека – первая любовь. Для меня таким событием была первая дружба.
Нам нравилось одно и то же; мы оба увлекались верховой ездой, рыбной ловлей и охотой. Я считался неплохим стрелком, но мне было далеко до Имре. Наверное, в нашей дружбе было много от обожания кумира. Он очень многое делал лучше меня.
А потом мы проводили вместе чудесные каникулы и здесь, и в Венгрии. Однажды даже скопили денег, чтобы съездить в Париж. И чем больше я его узнавал, тем с большим и большим уважением к нему относился.
Лорд Куэнби замолчал и взглянул на Гизелу.
– Вы помните, как он часто читал стихи, а потом вдруг оборачивал все в шутку и тут же сочинял на них пародию, запрокидывал назад голову и принимался так заразительно хохотать, что невольно хотелось присоединиться к его смеху? Вы помните?
