— Постой, — окликнула она слугу и поспешила следом. Слуга остановился и повернулся к ней. — Что он сказал?
— Я прошу вас, принцесса… — Он не решался повторить слова господина. — Оставьте все как есть.
— Что он сказал?
Казалось, слуга претерпевает все муки ада.
— Благородный сейид султан Баргаш ибн-Саид выбрал такие слова: «У меня нет сестры, она умерла много лет назад».
Эмили почувствовала, как кровь отхлынула от лица, но нашла в себе силы сказать:
— И все же я благодарю тебя за труды.
— Прощайте, принцесса Салима. Аллах да благословит вас, — ответил слуга, низко ей поклонился и быстро ушел.
— Что случилось, мама? Что он сказал? Ты такая бледная, дитя мое!
— Ничего, — беззвучно слетело с губ Эмили. — Ничего он не сказал. Только то, что он не желает нас видеть, — ответила она как бы мимоходом и зашагала к выходу.
Дверь открылась, едва Эмили постучала, и она с детьми ступила через порог в жаркий день, оставив позади все надежды на то, что когда-нибудь сможет примириться с братом.
И раз она умерла для него, Эмили в этот день тоже разрубила все семейные связи с ним. Сейид султан Баргаш ибн-Саид с этого часа стал для нее только султаном Занзибара — который живет в роскоши и блеске и который незаконно лишил ее наследства, но рано или поздно он ей его выплатит.
Это он ей еще должен. И сейчас больше, чем когда-либо.
Словно окаменев, стояла Эмили на берегу перед Мтони. Или лучше сказать, перед местом, где некогда был любимый дворец отца, ее отчий дом. И не могла отвести глаз от того, что от него осталось.
Пока дети, всегда старавшиеся выглядеть повзрослее, принялись с криками носиться и скакать по песку, описывая круги, Эмили, подобрав юбки, медленно шла вдоль берега. Подальше от лодки, которая привезла их сюда из города за маленькое вознаграждение. Когда-то, маленькой девочкой, она вот так же буйствовала здесь и резвилась.
Печально она обошла опоры бывшего бенджиле, торчавшие из песка. На них еще были видны следы прекрасной ручной работы, но все они были в зазубринах и царапинах после пронесшихся над ними штормов и ветров. А волны довершили начатое, унося с собой и обломки. Как ни старалась Эмили выискать среди мусора в песке хотя бы кусочки дерева от красочного панно, которое в детстве так восхищало ее, но нигде не нашла ни одного. Она бросила взгляд на море.
Здесь всегда стоял отец и смотрел в подзорную трубу в сторону Африки. Здесь его всегда можно было найти, и здесь он всегда оделял нас, детей, французскими конфетами, которые я любила больше всего на свете.
Она сморгнула, прогоняя слезы — они жгли ей глаза, передернула плечами, чтобы прогнать пробежавший по спине холодок, и двинулась дальше. Мимо флигеля, который когда-то занимал прежний султан, ныне — мимо пустых чистых руин, мертвыми глазницами смотрящих на море. Эмили прошлась вдоль развалин стены — их будто выскоблили. Ничего больше не было за этими стенами, кроме обломков разбитой лестницы, по которой она всегда бежала, пока, запыхавшись, не оказывалась наверху.
Вольными жеребятами носились ее дети по бывшему двору Мтони, по всей его свободной теперь площади, и едва заметная грустная улыбка заиграла в уголках ее рта.
Как мы — Метле, Ралуб и я — давным-давно. Они такие же дикие и необузданные, как мы тогда, когда сбегали от палки и гнева учительницы.
Метле умерла в прошлом году, как сообщали письма с Занзибара, а Ралуб, который всю жизнь держался старшей сестры, пережил ее лишь на несколько месяцев.
Неразлучная троица. Из которой осталась лишь я.
Во дворе не было больше ни одного животного: ни газелей, ни уток, ни фламинго, никаких вредных воинственных страусов. Остались одни черно-белые вороны, которые взлетели из-под ног топочущих подростков в самый последний момент, а потом снова расселись поблизости в колючем кустарнике, заполонившем почти весь двор.
Конюшен тоже не было, как и складских и хозяйственных построек. Повсюду были развалины стен, обломки камней и растрескавшиеся куски дерева — все, что осталось от дворца Мтони. Эмили бродила, натыкаясь на старые пни, перешагивая через сухие стволы, и тут ее осенило, куда она забрела.
