Одна только Эмили осталась при своих интересах. Разочарованная, она вернулась в Дрезден, а спустя несколько месяцев получила сообщение из Лондона, что в финансовом обеспечении, на которое она вынуждена была согласиться, ей отказано. Как германской подданной ей надлежит обращаться к германскому правительству, а не к британскому.
Шанс поговорить с Баргашем о причитающихся ей деньгах был безвозвратно упущен, а обещанные английским дипломатом оказались «золотом дураков», пустышкой [12].
От британского правительства помощи ждать не приходилось — это Эмили поняла. Не сработали даже ее связи с английской короной.
Как ни горда она была поначалу, что вращается в таких изысканных кругах, но чувствовала она себя там не слишком-то хорошо. Эта роскошь и строгий этикет не имели ничего общего ни с миром, в котором она — хоть и родилась принцессой — выросла, ни с той жизнью, которой она жила до сих пор. По ее ощущениям, она не вписывалась в этот мир избранных и потому отдалялась от него все больше.
На свою вдовью пенсию, которую она теперь получала от Германской империи, и на те немногие средства, которые приносили операции с ценными бумагами ее гамбургского опекуна Кремера, она с детьми как-то перебивалась, однако скорее плохо, чем хорошо. Но все-таки самостоятельно — суд в Дрездене постановил, что фрау Рюте не нуждается в опекунстве ни для себя, ни для своих детей.
Благодаря детям эти годы промелькнули для Эмили невероятно быстро. Ее дети росли и становились маленькими личностями, и у каждого были свои радости и огорчения. Тони была разумной и рассудительной; упрямство Саида сменилось мечтательной серьезностью; Роза была всегда веселая и жизнерадостная — это она подбадривала Эмили, когда та сгибалась под тяжестью нужды и забот. В этом младшая дочь была совершенной копией своего отца, которого, конечно же, не помнила, но иногда в шутку называла Эмили «мое дитя». Та едва не умерла от страха, когда Саид заболел дифтерией и — пока не миновал кризис — неподвижно лежал в кроватке, так что Эмили с ужасом думала, что может потерять еще одного ребенка. Потом подхватили скарлатину сразу обе девочки, и ей пришлось попросить соседей взять к себе Саида, чтобы он не заразился. Собственные недуги, вызванные, скорее всего, мучившими ее страхами, она от детей скрывала, насколько это было возможно.
Только ради детей через пять лет жизни в Дрездене весной 1879 года они переехали в Рудольштадт на реке Заале. Хотя Эмили сама научила их читать и писать, пришла пора отправлять их в школу. И в уютном тюрингском городке, окруженном густыми лесами, она могла себе это позволить.
Имя Эмили не осталось в Германии неизвестным — о ней даже упоминали в газетах, — и, по всей видимости, слухи о ней докатились и до Рудольштадта: едва ли не на третий день, как ее троица отправилась в школу, они примчалась оттуда все запыхавшиеся и раскрасневшиеся от возбуждения.
— Это правда, — задыхаясь, пыхтела Тони, — правда, о чем говорят? Что ты настоящая принцесса? Из далекой страны?!
И пока Саид таращился на мать, открыв рот, как будто видел ее впервые, Роза закричала:
— Расскажи, мама, расскажи нам!
Секунду Эмили молчала, смущенная и растерянная. Затем села на стул и притянула детей к себе.
— Да, это правда. Я дочь султана Занзибара и родилась на Занзибаре. В Иль-Бейт-Мтони, самом старом дворце на острове. И там я жила до семи лет…
Глаза детей блестели, как будто она рассказывает им чудесную сказку. Они засыпали мать бесчисленными вопросами и не могли досыта наслушаться ее рассказов, как она жила на Занзибаре, как много братьев и сестер у нее было, какими были ее отец и мать. Зачарованно они слушали описания того, что носят и что едят на Занзибаре, как отмечают праздники и какие там дома.
В Рудольштадте Эмили открыла в себе дар писать. Сначала она робко делала небольшие заметки, чтобы освежить память, вспоминая, о чем уже рассказала детям и о том, что ей припомнилось позже, когда она уже засыпала. Было так хорошо поздно вечером при свете лампы мысленно возвращаться в места своего детства и облекать в слова то, что видишь внутренним взором, и вспоминать, о чем тогда думала и что чувствовала.
