— Смотри, подошло бы это Анне, как ты считаешь? — Генрих вопросительно посмотрел на Эмили и показал на шаль с рисунком из завитушек и веточек в фиолетово-голубых и бледно-серых тонах.
В ответ она нерешительно пожала плечами. Она даже не могла себе представить, что могло бы понравиться Иоганне Рюте, его мачехе. Хотя молодожены каждое воскресенье обменивались визитами с семьей Генриха — по очереди обедая то у них, то у себя или просто заглядывая друг к другу на чашку кофе, — даже через добрых шесть месяцев у Эмили не возникло никакого чувства близости или доверия к новым родственникам. Семья — для нее это было нечто другое. А здесь каждая встреча была словно в первый раз: смесь любопытства к экзотической особе и чопорное отношение к принцессе из чужой страны, плохо скрываемое за неловкими попытками изобразить родственные отношения. Эмили не ставила им это в вину. Вне всяких сомнений, они наслушались достаточно россказней о приключениях этой женщины, на которой Генрих женился при столь же сказочных, сколь и скандальных обстоятельствах и которую представил им уже как свершившийся факт, едва новоиспеченные супруги распаковали дорожные кофры. Сводные братья Генриха, девятнадцатилетний Иоганн и двумя годами моложе Андреас, первыми сумели выйти из щекотливой ситуации — ошеломляюще непривычной для ганзейских сообществ. Совсем молодые люди, они обладали способностью быстро приспосабливаться к обстоятельствам и потому очень скоро, преодолев молчаливое изумление и прекратив делать большие глаза, они перешли к беспечному равнодушию — как если бы их невестка была истинной гамбургской девицей.
Однако неуверенней, чем со всеми другими родственниками Генриха, Эмили чувствовала себя в обществе свекра. Доктор философии Германн Рюте, большой педант, не любил многословия, а еще менее того — не любил вообще выказывать своих чувств словами или действиями; к сыновьям он относился скорее с отчужденной вежливостью, чем с отеческой симпатией.
Только голубые глаза Иоганны, взгляд которой иногда ловила на себе Эмили, говорили о затаенной нежности — это был единственный проблеск надежды для невестки, что когда-нибудь более тесные узы свяжут ее с родственниками мужа. И именно воспоминание об этих голубых глазах заставило Эмили сказать сейчас:
— Шаль очень красива и очень подходит к ее глазам. А разве у нее скоро день рожденья?
— Нет, Биби, но ведь наступает Рождество.
Рождество — праздник, которым христиане почитают рождение Христа. Она видела картинки с новорожденным в колыбели, рядом Мария и Иосиф, еще там были вол и осел, а кругом ангелы и трое мужчин, одетых на восточный манер. Должно быть, Генрих прочел по ее лицу, что она тщетно пытается связать христианский праздник Рождества и подарок для Иоганны Рюте, и пояснил:
— А на Рождество у нас принято делать друг другу подарки.
— Всем? Тебе и мне тоже?
— Видишь ли, каждый дарит что-нибудь тому, кого он любит, — ответил Генрих посмеиваясь. — Что ты хочешь к Рождеству?
Эмили мысленно прошлась по всем комодам и ящикам их дома, забитым всевозможной одеждой, столовым и постельным бельем, серебром и фарфором, всеми малыми и большими вещами, которых требовала повседневная жизнь, чтобы украсить ее или — по крайней мере — призваны были ее украшать, как это было принято в определенных кругах, где они вращались. Чета Рюте была, что называется, весьма состоятельна, и Генрих придавал большое значение тому, чтобы Эмили ни в чем не знала недостатка.
— Ничего. У меня есть все, что мне нужно.
— Тогда я сам что-то придумаю, — сказал Генрих, и это прозвучало весьма многозначительно.
В канун Рождества Генрих и Эмили раздали подарки прислуге: изящные перчатки Лене, дюжину носовых платков, обшитых кружевом, Эльзе, по коробке конфет Лисбет и Эмме, мешочек ароматной соли для ванн Герде — и после того как они помогли им разместить в дрожках множество больших и малых пакетов, отпустили служанок домой. Сегодня, казалось, на улицах творилось нечто невиданное, как решила Эмили, глядя в окно экипажа. Весь Гамбург высыпал на улицы: очевидно, все хотели провести вечер в гостях у родственников или друзей. Особенно произвел на нее впечатление некий господин, тащивший большие часы с маятником и оттеснявший прохожих в сторону.
