- Ирочка! Который час?
Удивленная моим игривым тоном, Ирочка пожимает плечами, давая понять тем самым своему собеседнику, что она ничего общего с этим солдатишкой в юбке не имеет, и говорит мне время. Я еще полюбопытствовал: когда завтра откроется библиотека? Ирочка уже сердито ответила, что в послеоперационную палату она сама принесет книги и, кроме того, доложит главврачу, как я шлялся без разрешения по коридору.
- Что ж, валяй! - вздохнул я и отправился в свою палату. По пути заглядывал во все открытые двери.
Будто через нейтралку "за языком" к противнику крался я к своей койке по нашей, глухо затемненной палате, и все же за моей спиной раздался внятный шепот:
- И кто там оно ходит? Хлебом, винам просит? - Рюрик! Ну, не скроешься, не спрячешься от этого командующего "самоваром"!
- Охламон! - ругается Рюрик. - Сестрицу перевели в операционную. Операционная мадама с одним товарищем капитаном активно дружила! Агния свет Васильевна этого не любит!.. И еще учти - дежурит сестрица через сутки...
- По мне хоть через трое!..
- И зовут ее Лидкой.
- По мне хоть Маргариткой!..
- И ушивается возле нее тут лейтенантик один.
- По мне хоть генерал!
- Дурында! - взъелся и подскочил Рюрик. - Кого охмурить хочешь? Я ж саратовский мужик! Я в этих вопросах!..
- Когда и выучился?
Рюрик отвечает не сразу, напускает на себя важность, неспешно скручивает цигарку, ну вce-все делает степенно, важно, а ведь такой же оголец, как и я, и, главное, знает ведь, что никакого действия этот солидный кураж на меня не производит, а вот поди ж ты, кочевряжится! Видать, такая уж порода у этих саратовских брехунов!
- У нас, у саратовских, знашь как?!
- Ну, как? - гляжу я на него, ухмыляюсь.
- А вот так! Родится малый - ему ни побрякушек, ни игрушек, а сразу гармонь в руки и пошло: "Я не знаю, как у вас, а у нас, в Саратове, девяноста лет старухи шухерят с ребятами!.." - Рюрик аж заподпрыгивал, аж задом об койку заколотил так, что пружины забрякали.
- Трепло! - сказал я, отобрал у него цигарку, дотянул, погляделся в кругленькое зеркальце, лежавшее на тумбочке Рюрика, поплевал .на ладонь, приплюснул ерша на маковке и отправился "к себе" - обдумывать положение,
В коридоре госпиталя реденько светят повешенные на стены керосиновые лампешки с большей частью побитыми стеклами, а то и вовсе без стекол.
Копотно, людно. Пахнет горелой соляркой, карболкой, иодом, хлороформом, гниющим человеческим мясом и кровью.
Нынче этакое скопище запахов изысканно называют "букетом".
Но ещё смешанней, еще запутанней и разнообразней коридорный треп - этакая "мыслительная разминка" перед сном, короче - самая настоящая трепотня людей, без дела слоняющихся из угла в угол.
Вот возле школьной карты, истыканной спичками, изрисованной намусленными карандашами и разными чернилами, сошлись "стратеги". С видом если не заправского преподавателя академии, то хоть заместителя по политчасти, директора нашей школы ФЗО - человек в кальсонах и с желтушно цветущими глазами водит по карте пальцем:
- Главное препятствие на нашем пути: Висла и Одер. Героические наши войска уже один из этих рубежей одолели и ведут неукротимое давление с Сандомирского плацдарма - и лагерь хищного врага трещит по всем швам!..
Ему внимают, открывши рот, четверо контуженых - этим хоть что говори, они все слушают и ничего не понимают, а пытаются по губам угадать - что к чему.
Интересное вот тоже свойство с людьми происходит - отшибет память человеку, я он впадет в детство, не только умственно, но и телесно, глядишь сзади: стоит школьник в кальсонах, шея тонкая, затылок, кот у петуха, даже и кость наружу, ручонки в кисти плоские, плечи узенькие, грудь запала.
"Как сюда ребятишки-то затесались?" - подумаешь. Но, глядьпоглядь, человек-то в морщинах, на пятках старые мозоли известью взялись, кожа с них сходит, от годов сутулится человек, а взгляд младенчески несмышленый, пытающийся что-то осознать... Сестры и няни зовут их: "Ребятишки, ребятишки..."
Два белоруса, поддерживая друг дружку, лепятся к стене возле карты. Ну, эти хоть кого слушать готовы и верить чему угодно. Оба они счастливые - недавно из освобожденного города Витебска впервые за три года письма получили! Плакали, обнимались, за сестрами гонялись, чтобы и их обнять и поцеловать. А те Агнии Васильевны боятся - еще подумает чего, с работы прогонит, недаром кличут ее Огнея! Огнеика! Огнюха! С Огнюхой не забалуешься!
