Агния Васильевна, может, угадала эти мои хорошие о ней мысли и, может, потому ко мне хорошо относится, но прикрывает такую свою слабость строгостью. Уж так она строга ко мне, так строга, что уж мне порой и сменно даже. Но только не сейчас.
Лидочки нет среди челяди, сопровождающей Агнию Васильевну. Жаль. Ну ладно. Я и на Агнию Васильевну люблю смотреть. Я бы не знаю что для нее сделал, а она даже и не взглянет в мою сторону! Задрала рубаху на том мужичонке, которому баба голая приснилась, постучала, послушала я заключила:
- Вас жена так заморила или на фронте отощали? - И, не дожидаясь ответа, кинула через плечо сестре, изготовившейся писать: - Усиленное питание!
Ох уж эта Агния Васильевна! Ну до чего же я ее люблю! Да что там люблю, обожаю просто! Вот если б она это знала и посмотрела бы на меня!.. Хоть разок!.. Нет, не смотрит.
Азербайджанца Колю (у него другое имя, но трудное, и он махнул рукой: "А какой разница?! Пусть будит Коля!") слушает Агния Васильевна, слушает, щупает. Коле щекотно и он ужимается, хихикает. А еще месяц назад богу, или, - как он у них там? аллаху, что ли, душу отдавал. Когда ему сделали операцию, он, обалдевший от наркоза, утром мостился и мостился на кровати, улыбаясь всем нам светлой такой улыбкой. "Ты что?" - с ужасом, придавленно вопросил кто-то наконец. "А я сичас на кина пойду!" все так же лучезарно улыбаясь, заявил. Коля. Ну, тут все мы застучали, забренчали чем только можно7 прибежали санитарки и Колю к кровати привязали.
Агния Васильевна звонко завезла по Коликой спине ладонью:
- В палату выздоравливающих!
Что тут началось! Азербайджанец рубаху на себя, вскочил, глазами засверкал:
- Вот! Кто прав? Я прав! Вот! Мне Полше гаварили: "Памрешь!" Украине гаварили: "Па-а-аамрешь!!" и Львове, и Винице, и Киеве "Памрешь! Памрешь! Памрешь!." Как памрешь? Пачиму памрешь? Ни сагласный! Жить хачу! Вина пить хачу! Танцивать хачу! Девушек любить хачу! - Колю тут же осенило: - Дайте я вас па-сссы-ци-лую! - Раскинув руки, Коля двинулся вперед, но Агния Васильевна остановила его:
- Потом, потом! Придешь в ординаторскую и сколько твоей душе будет угодно - целуй! Мы изготовимся к этой процедуре, а сейчас обход. Не мешай!..
Говоря это, Агния Васильевна медленно двигалась к койке Антипина, и тон ее и выражение лица заметно менялись. Возле Антипина она пробыла недолго и все время уводила глаза. А он ловил ее взгляд, не умеющий и все-таки часто вынужденный врать.
- Вас переведут в другую палату, - оказала Агния Васильевна, помолчала. - В отдельную.
- В изолятор?
- Нет-нет, что вы! Просто в отдельную палату. Там тише, теплей. Удобней там...
Антипин все понял, попробовал бороться, отстоять еще что-то:
- Зачем же? Мне здесь хорошо. Ребята все свои... привык я к ним. Гусаков, товарищ старшина, однополчанин... ребятишки вон молоденькие! Веселые. Мне здесь глянется... - торопился Антипин, видя, что Агния Васильевна поднялась и собирается уходить от его койки.
В палате сделалось тихо. Так тихо при мне еще ни разу не было.
Агния Васильевна остановилась возле койки моего соседа.
- Ну, а тут все пече?
- Пече, доктор, ох, пече...
- Шов рубцуется нормально. В палату выздоравливающих! Она у нас самая холодная. Чтоб не пекло! - Что-то неприятное, свойственное только докторам и веем тем, кто может беспрепятственно властвовать над людьми и распоряжаться их судьбами, появилось в голосе Агнии Васильевны. Я ее такую не любил, боялся и потому затаился под одеялом и не дыбился уж ей встречно.
- Та як же ж?.. Та ж болыть! И так пече. Так пече... - ныл мой сосед.
Но Агния Васильевна ровно бы и не слышала его. Сдернула с меня одеяло, послушала, велела показать язык.
- Покурил?! - Я опустил покаянно голову. - Разве от хлороформа мало обалдел? Могу добавить!
- Н-не! - испугался я. - Ну его! Что-то похожее на улыбку тронуло сухие губы Агнии Васильевны, и пенсне сверкнуло приветливей.
- Ходить когда разрешите? - осмелел я.
- Сие зависит от тебя. Будешь смирно лежать - скоро, прыгать станешь - полежишь.
"Зависит, - раздражению повторил я про себя. - Ну, зависит если, так полежу смирно. Не жалко".
