Конечно, если бы услышал какую гадость я сам, то просто дал бы плюху младшему лейтенанту и все. А за это меня выдворили бы из госпиталя, а может быть, в штрафную роту отослали бы. Бить офицера солдату не полагается даже в госпитале.
Катится время, бежит. Весна скоро. Шестопалова, старшего сержанта, моего соседа - "дэрэвьяного", Колю-азер-байджанца и еще.много кого уже выписали из госпиталя и направили на пересыльный пункт.
Рюрика тоже комиссовали домой - у него на легком не зарастает дырка. Он получил новое обмундирование и ждал какую-то окончательную бумагу. Завтра я провожу его на поезд. Мне разрешили. А сегодня он меня спросил:
- Ты хоть знаешь, где живет Лидка-то?
- На улице Пушкина, дом с поломанным крыльцом и с флюгером на крыше.
- Ну, раз с флюгером, значит, найдешь, - заключил Рюрик и бросил на мою подушку сверток с обмундированием.
Я прикрутил к гимнастерке свои награды, стараясь попадать в просверленные Рюриком дырки, надел тесные сапоги и предстал перед народом весь окованный, стесненный новым обмундированием.
- Ну как, ничего, братцы?
- Какой там ничего?! Гвардеец! Чистых кровей гвардеец!
- Нет, правда, братцы?
- Не верит! Да сегодня девки по Краснодару снопами валяться будут!
- Слухай, тэбе до артыстки трэба!
- На хрена сдалась ему артистка! Какой прок от нее! Он любую буфетчицу в таком параде зафалует!..
- Да ну вас! - совсем уж обалдевший от конфуза и счастья, махнул я рукой и подался из палаты. А вслед неслось:
- Ты там про природу долго не разговаривай! Небо, мол, видишь? Землю, мол, видишь? Ну и все...
- Выпей для храбрости!..
Эти научат! Опытный сплошь народ, особенно на языке.
А все же кой-чему и обучили.. Пользуясь советами "опытных" бойцов, я благополучно миновал все госпитальные заслоны, а также вахтера с будкой и направился на улицу Пушкина, которой вскорости и достиг. Также без особенных помех и затруднений нашел дом с флюгером - и тут чего куда девалось: оробел, топтался возле поломанного крыльца. А потом сел, потому что ноги, отвыкшие от обуви, жало невыносимо.
Я долго сидел на крыльце, слушал, как скрипит ржавый флюгер на крыше и сыплются крошки льда с ветвей, и до того досидел, что замерз, и сунул руки в рукава стеганого бушлата. Из дому вышла женщина с кошелкой в руке, глянула на меня большими, все еще яркими глазами, и я понял, что это мать Лиды.
- Вы чего-то потеряли молодой человек?
- Червонец!
- Где потеряли-то?
- Там, - кивнул я подбородком за ворота, потому что руки не хотелось вытаскивать из рукавов; мне все как-то сделалось нипочем.
- А ищете червонец здесь оттого, что светлее? Я этот анекдот знаю.
Разговор иссяк, все смешное кончилось. Надо было уходить "домой" в тепло, а я как прирос к этому крыльцу с проломленной ступенькой.
- И долго вы намерены сидеть здесь, молодой человек?
- Не знаю, - ответил я, впадая в уныние. - Еще посижу маленько, и тогда ясно станет.
- Что ясно-то?
- Все станет ясно.
- Э-э, дорогой солдатик, да ты вовсе закоченел! - нахмурилась женщина. - А ну марш в дом! Лидия спит. Разбуди ее. Я скоро вернусь из магазина. - И она ушла.
Дверь в сенцы осталась открытой. Я тщательно вытер сапоги, вежливо постучал в дверь и тихо вошел в дом. Снял бушлат, повесил. Звякнули медали. Я придержал их рукой и огляделся. Старый диван с зеркалом, бархатная с проплешинами накидка на туалетном столике, шифоньерчик с точеными ножками, картина, писанная маслом, в потускневшей раме. На картине арбуз и две груши - скудновато для такой рамы.
Отец Лиды был, видимо, начальником, и они жили в довоенное время хорошо. Но куда делся отец, Лида не рассказывала, а спрашивать было неловко. Из города они не успели выехать и во время оккупации проели с матерью все вещи, какие только можно было проесть. Проели и половину дома - это уже после оккупации. И зуб Лида поломала при немцах. Во время обстрела забилась она под стол, и не то со страха, не то еще от чего щелкала семечки, и под разрывами не заметила, как вместе с семечками попала в рот галька. Словом, понесла урон от войны.
Ох, и дуреха же! Право, дуреха! Спит и не знает, что я пришел при всех регалиях и в обмундировании. Она привыкла видеть меня в одеяльной юбке или в байковом халате, протертом на локтях. Не узнает небось.
