- Какую девушку? - похолодел я и цапнул под одеялом - бинт на месте. Кальсоны прикручены будь здоров.
- Ту самую! Она около тебя и так и этак, родненьким называла, а ты... Ребята в хохот. А она: "Человек, - говорит, - в невменяемом состоянии, и смеяться, - говорит, - над ним подло... Подло! Подло!.."-И еще ногой топнула. Ну, я тут одному костылем по кумполу отоварил. В дверь заглядывал... В общем - концерт!
Я не успел ничего оказать Рюрику в ответ. Дверь в палату открылась, и стремительно влетела в палату ОНА. Губы у нее строго поджаты, лицо силилось быть суровым, но глаза смеялись.
- А ну, где тут этот гренадер? Где этот негодник. поносивший советскую медицину? Дайте мне его, я с ним за всех рассчитаюсь.
Я закрыл глаза рукой и еще одеяло на себя натянул. Но Лида приоткрыла одеяло и стала отнимать руку от лица, разжимая пальцы один за другим.
- Видали вы его, прячется, устыдился! Нет, вы поглядите, поглядите на меня, - все тем же строгим голосом, в котором бился смех, требовала она.
И я поглядел. И навстречу мне плеснулось столько яркого света, что я зажмурился и сказал едва слышно:
- Лида!
- Что, родненький, что?
- Лида! - повторил я еще тише и увидел, как Рюрик подается из палаты, прихватывая с собой всех, кто способен двигаться: создает условия. От этого я вовсе смешался, и наступила долгая пауза.
Лида послушала у меня пульс, посмотрела температурный листок. Хорошо быть медиком. Если разговору нет, делом можно заняться.
- Та-ак, больше покоя, не курить, не дрыгаться лишка...
- Вы будете приходить теперь... ко мне?..
Она погладила меня ладошкой по лбу и тронула за чуб,
- А тебе хочется, чтоб я приходила?
- Ага.
- И ты не будешь больше ругаться?
- Нет.
Лида все еще перебирала пальцами мои волосы, и я боялся шевельнуться, даже дышать боялся. И хотя в палате лежало несколько человек после операции, мы, кажется, чувствовали себя так, словно были одни.
- Идти мне надо, Миша, - с озабоченным вздохом сказала Лида, а сама продолжала сидеть. Я осторожно сжал ее пальцы:
- Посиди еще маленько, ну?
- Две минутки, ладно?
- Пять.
- Ну, хорошо, пять, - уступила она.
И мы просидели не пять, а, наверное, целых десять минут. Когда она ушла, явился Рюрик и сообщил радостную весть: прибыл фотограф Изик Изикович Шумсмагер, и он, Рюрик, захватил на всю палату очередь.
На койках пошло шевеление. Рюрик в зеркальце глядеться взялся, прилизываться начал. Кавалер!
Меня он тоже тайком вывел во двор, и сначала я ничего не разобрал, а захлебнулся воздухом и голова моя кругом пошла. Ладно, Рюрик за талию держал, как барышню, а то бы я упал, пожалуй. Мы и снялись с Рюриком вроде бы как в обнимку а на самомто деле поддерживали друг дружку. Он и сам-то еще ходить много не умел, хорохорился больше.
Был там такой гвардеец-доброволец, становился за спиной раненого, подпирал его плечом, а Изик Изикович, держась за черную круглую заслонку, из-под которой обычно птичка вылетает, делал отмашку рукой, будто командир орудия:
- Левее! Левее! Тэ-э-экс! Минуточку! Одну минуточку... Подбородок выше! И не так грозно, не так грозно! Ви же, надеюсь, не дорогому фюреру будете карточку высылать? Ви маме высылать ее будете! А маму пугать не нужно. Мамы и бэз этого напуганы. Вниимание! Опля! Прошу следующего героя!
Гимнастерку, штаны, фуражку и сапоги всем ссуживал тот самый младший лейтенант, что провожал Лиду. К ней, к этой гимнастерке, только награды свои перецеплялись, а у кого наград не было, тому младший лейтенант давал сниматься и с орденом своим - "Красная звезда", и с медалями своими, заявляя каждому ранбольному: "С тебя пол-литра!" А те его отшивали: "Шибко пьяный будешь!.."
В нижней рубахе, в палатном, заношенном халате, усиками только отличимый от солдатни, младший лейтенант слонялся по двору, травил чего-то и зароптал только тогда, когда его гимнастерку попытались надеть на старшину Гусакова, потому что она затрещала по швам, и младший лейтенант ужаснулся: в город не в чем спикировать будет!
Тут старшина Гусаков, которого вывезли на тележке. пытались поставить на ноги и подпереть плечом сзади, как шуганул услужливого подпорщика да как рявкнул на весь двор:
