«Наборщица-уборщица, — пошутила Рита.
Слова казались ей тяжелыми, но кому-то это нравилось. Она не знала, кто будет читать подобное, — но несколько раз, останавливаясь у книжного развала, Рита с удивлением узнавала, что книги Андрейчука раскупаются. А ее любимый Торнтон Уайлдер лежит, никому не нужный. И Павича особенно не берут. Вот Андрейчук расходится, а эти нет.
«Настанет время — и все будут думать, что вот эта смурь и есть настоящая литература, — подумала она. — Вообще-то беллетристика происходит от французского — изящная словесность. Только словесность в грубых руках каменотесов теряет изящность. Хорошо, что я не писатель…»
Всего лишь уборщица-наборщица.
Едина в трех лицах: то ночной диджей, то голос Джульетты, чистящей сантехнику, то соучастник «великого творчества», пытающегося заставить литературу зависеть от обывательского разумения, какой ей должно быть…
— И — что самое главное, нигде нет моего лица, — сказала она. — Как ни посмотри, нигде нет меня… А есть ли я вообще в этом мире?
Она отключилась. Набрала пять страниц текста и поняла, что больше не может. Или свалится со стула и заснет прямо на полу, или уткнется носом в монитор. Результат будет один и тот же…
— Всю работу не переделаешь, — вздохнула она. — Пускай Андрейчук ругается… Я же не автомат.
Рита выключила компьютер, нашла в себе еще немного сил, чтобы стащить одежду, — и упала на кровать.
— Ну и денек сегодня выдался, — прошептала она. — Одно слово — выходной!
Глава пятая
СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ
Виктор проснулся рано. Его разбудил Риммин голос. Она разговаривала с кем-то по телефону. «Скорее всего с матерью», — решил он.
По утрам мать Риммы всегда звонила, чтобы пожаловаться.
— Солнце мое, — говорила Римма своим стальным голосом, — ты же знаешь, что сейчас я ничего не могу сделать… Где я их возьму?.. Я понимаю тебя… Нет, сейчас не могу…
Он догадался, что речь идет о деньгах.
«Поэтому она так громко и говорит, — усмехнулся он зло. — Чтобы до такого осла, как я, дошло — бедняжка жена не может помочь родной матери. Жадный супруг не субсидирует!»
Он встал, включил электрический чайник.
— Мама, я понимаю, но ты же знаешь, как он ко мне относится!
«Ты этого даже представить себе не можешь, душа моя! — растянул он губы в злой улыбке. — Даже в самых страшных снах не можешь представить…»
— Ладно, я попытаюсь… Есть ли в этом смысл, право. Я только и делаю, что пытаюсь, мама. Это бревно…
«Это бревно с удовольствием выкинуло бы тебя из своей жизни, — подумал он. — Или задушило бы тебя… А вот был такой тип — он, говорят, топил своих жен. В ванной. Это просто. Только за ноги дернуть — и все».
— Все, мама. Все. Я приду к тебе, и мы все обсудим. Он встал. Я больше не могу разговаривать…
Сквозь полуоткрытую дверь он видел, как она положила трубку. Потом украдкой бросила взгляд в зеркало. Кажется, Римма нашла свою прическу несколько растрепанной. Она подняла волосы выше, заколола их сзади заколкой. На секунду задержала руки, чтобы дать Виктору время оценить стройный и изящный изгиб шеи. Топкие руки нежно погладили затылок. Виктор невольно почувствовал, как внутри против его воли становится тепло. Римма угадала его смятение и поправила платье — провела руками по бедрам. Медленно, словно на подиуме, повернулась.
Теперь их глаза встретились.
— Доброе утро, — проговорила Римма.
Он не ответил.
Недавнее желание обладать Риммой разозлило его. И несмотря на то что злость эта была направлена на него самого, он охотно перекинулся на Римму.
Пройдя к зеркалу, поправил галстук.
Она стояла, прислонившись к дверному косяку. Глаза продолжали неотступно следить за ним с грустной насмешкой.
«Чертова ведьма, — подумал он, еще больше раздражаясь. — Чертова ведьма. Жадная и алчная».
Он вспомнил про недавний разговор, невольно подслушанный им, и полез в карман. Достав бумажник, отсчитал несколько пятисотрублевых купюр.
Положил их перед Римминым носом на столик, рядом с телефоном.
Она ничего не сказала, только на дне ее глаз вспыхнул недобрый огонек.
— Спасибо, — процедила она сквозь зубы.
Он вышел, так и не сказав ей ни слова.
Когда дверь за ним закрылась, Римма схватила деньги, смяла их и кинула вслед. Скомканные бумажки, шмякнувшись о входную дверь, рассыпались по полу.
