Вечером приставали на ночевку. Тьма стояла кромешная, и плыть было опасно.
Петр с товарищами взошел на крутой берег. Перед ними смутно виднелась крепостная стена.
— У, какова тьма, — сказал Петр, споткнувшись. — Не разберешь, что за город стоит.
— Тотьма сей город зовется, — подсказал Чемоданов.
— То тьма, — повторил Петр задумчиво. — Ну, а мы, Федор Иванович, к свету идем. Под белыми парусами — к морю Белому.
Дня через два подошел караван к Устюгу Великому. За этим городом распростились они с рекой Сухоной. Влилась она в просторную Северную Двину, по которой путь прямой лежал — на север, к Архангельску. Быстрая Двина поспешала к морю Белому, неся с собой царские карбасы.
В конце июля караван подошел к Холмогорам. Отсюда, говорят, уже рукой подать и до Архангельска. Как только показались карбасы из-за Кур-острова, раздался с городской стены пушечный залп. Так встречали молодого государя.
Любопытно было Петру посмотреть город. Вот ведь как верно назван — Холмогоры. И правда, на островах — холмы. А по берегам речным, на матерой земле, — горы.
Целый день гулял Петр по холмам да горам. Все тут ему было внове. Дома высоченные, крепко срубленные. Да и суда строили в Холмогорах. Жалко, что небольшие, промысловые, для дальних плаваний непригодные.
Осмотрел Петр канатную фабрику, кузнечные мастерские, лавки торговые. Чего только в тех лавках не продавалось! И утварь домашняя расписная, и резные украшения по кости и дереву. Долго Петр разглядывал моржовый клык, добытый беломорскими моряками-промысловиками. Тяжелый желтоватый бивень. Видно, могучему зверю принадлежал.
А какие тут были сундучки диковинные и шкатулки, обитые прорезным железом! На них замки обязательно с секретом. Петр купил несколько шкатулок с такими замками, чтобы непременно секреты их разгадать.
Радовало его богатство здешнее, а еще больше — люди холмогорские.
«Крепкий народ в северных наших землях — мастеровые, дело знающие да приветливые. А в гербе-то, гербе городском дорогой мне инструмент изображен — астролябия! Сразу видно — корабелы живут. Славен сей город Холмогоры!»
Радовалось сердце. Да и как не радоваться, когда до моря Белого рукой подать…
На другой день караван отправился дальше по Северной Двине. Петр стоял на носу передового карбаса, глядел вперед, дышал глубоко и ноздри раздувал — не морской ли уже ветер сюда долетает?
Весел был и шутил с товарищами.
— Что это, Федор Иванович, за прозвище у тебя такое редкое? — обращался, усмехаясь, к Чемоданову.
Думный дворянин двигал тяжелыми черными бровями, разглаживал бороду.
— Да что ж, государь, из Персидских земель, видать, завезено.
— А каково значение? — строго спрашивал Петр.
— Ох, простое! — махнул рукой Федор Иванович. — Чемодан, выходит, то же самое, что сундук дорожный. А еще, слыхал я, пузо человеческое эдак величают — чемодан, — добавил он, скромно потупившись.
— Неужели, Федор Иванович? — вконец развеселился Петр, оглядывая солидный живот думного дворянина. — Ну, какое точное прозвание! Как у города Холмогоры!
И вот на правом берегу Двины показался сам Архангельск. Издали видна на крепостной стене высокая башня-смотрильня, а на реке — множество судов, гребных и под парусами.
Пушечные залпы приветствовали караван. Головной карбас причалил к небольшому острову, где к приезду Петра построили трехкомнатный терем.
Красив островок — с пологими песчаными берегами, с березовой рощей, от которой будто свет струится.
— Мой сей остров! — воскликнул Петр, взбегая на берег.
— Как, батюшко? — не расслышал Никита Зотов. — Мосеев остров?
— Точно, мастер! Хорошее прозвище дал. Так тому и быть — Мосеев остров!
Корабли океанские — заморские
Северная Двина, впадая в море, ветвится, как сосна корабельная у вершины. Только ветки эти рукавами зовутся.
Не простое дело — пройти по рукавам двинским. Того и гляди на банку сядешь — на мель песчаную. Каждому кораблю положен проводник, хорошо знающий здешние места. Таких проводников кормщиками зовут или, на иностранный манер, лоцманами.
По обеим сторонам Двины топкие болота, мхи. Лишь в тридцати верстах от впадения в море, на правом, высоком берегу есть матерая, твердая земля. Здесь, на Пур-Наволоке, туманном мысе, и был поставлен Архангельск, который в русских краях величали просто — Город.
