Марченко писал жене и своим старикам в город Харьков. Он сообщал им, что жив и здоров и у него все по-старому, а письма задерживаются потому, что почта отстала из-за наступления. Хотя все это были обычные вещи, но писал он на этот раз по-особому, за каждой строкой подразумевая другую, более проникновенную. Когда он кончил писать, он был взволнован. Письмо отдал дневальному, а сам негромко сказал:
— Ну, ребята, пошли, значит. Все готово?
Он выстроил свою четверку, испытующе осмотрел ее, затем спросил:
— А саперов-то нет?
Из дальнего угла, из глубины наваленной соломы, послышался спокойный веселый голос:
— Как так нет? Саперы на месте.
Облепленные соломинками, поднялись два сапера, присланные Бугорковым для сопровождения группы Марченко.
— Я старший, — произнес ранее говоривший голос, принадлежавший коренастому солдату лет двадцати.
— Тебя как звать? — осведомился Марченко, одобрительно оглядев сапера.
— Максименком звать, земляк твий, — ответствовал «старший» под общий смех.
— Откуда? — засмеялся, блеснув жемчужными зубами, Марченко.
— З Кременчуга.
— Да, почти земляк… Задачу свою знаешь?
— Знаю, — так же бойко отвечал Максименко: — розминирувать нимецьки мины, розризать нимецьку проволоку, пропустыть вас у цей розриз и итты до дому на комсомольске собрание, бо у нас завтра вранку собрание, а я комсорг. Такая наша задача.
— Молодец, хлопец! — еще раз засмеялся Марченко. — Мы, значит, дважды земляки: я тоже у нас тут комсоргом. Пошли!
И группа гуськом по обочине дороги двинулась к переднему краю, где ее ожидал Травкин.
На пятый день после ухода Марченко Мамочкин снова встретил Катю и пригласил ее к разведчикам.
Он расстелил в углу сарая белую скатерть, разложил аппетитную закуску, поставил бутыль самогону и, пригласив Феоктистова и еще нескольких друзей, уселся рядом с Катей.
В разгар пира в овин зашел Травкин, которого никто не ожидал.
Приход лейтенанта вызвал некоторое замешательство, во время которого Мамочкину удалось спрятать бутыль и кружку. По правде сказать, Мамочкину не очень-то приятно было обнаруживать при девушке свою робость перед командиром, но было еще менее приятно получить от лейтенанта суровое замечание.
Травкин покосился на сидящих в углу разведчиков и незнакомую девушку. Разведчики встали, но он тихо сказал: «Вольно!» и лег на свою постель в дальнем углу. Он не спал третьи сутки. Позапрошлой ночью должен был вернуться Марченко, но Травкин напрасно ждал его в траншее, борясь с тяжелой полудремотой. Странно и тревожно было, что не вернулись и два сапера, которым надлежало вернуться немедленно после прохода разведчиками минного поля. Вся группа, бесшумно скрывшаяся в непроглядной темени, пропала, исчезла, и следы ее замыл дождь.
Травкин улегся на байковое одеяло и заснул беспокойным сном.
Притихшие разведчики снова выпили по чарке, а Катя негромко спросила:
— Это ваш командир? Тихий такой и молодой!
Травкин метался во сне и вдруг заговорил:
— Ты чего не приходил так долго? Странный ты человек! И саперы не приходили. А мы Чайковского слушали. Чудак! А ты все не приходил. Ч-чудак…
Речь его не была похожа на речь говорящего во сне. Он произносил слова обыденным, нормальным голосом бодрствующего человека. Разведчикам стало не по себе. Они поодиночке разбрелись по овину, оставив Мамочкина одного перед белой скатертью.
Катя неслышными шагами подошла к Травкину и остановилась над ним. Его глаза были полуоткрыты, как у спящего ребенка, выцветшая гимнастерка расстегнута, а на лице застыло выражение горькой обиды. Она тихо сказала:
— Какой он у вас хорошенький!
— Не буди его! — грубо отозвался Мамочкин, но она не обиделась, почуяв в его словах такую же нежность к спящему, какая охватила и ее. — Беспокоится наш лейтенант, — пояснил Мамочкин угрюмо.
Да, вечеринка была вконец испорчена, это почувствовали все.
И только Катя вышла из овина в каком-то приподнятом, печально-торжественном настроении. Идя по зеленеющему лесу, она с беспокойством и даже с некоторым удивлением ощущала это свое настроение. Что могло ее так задеть, разнежить, наполнить такой радостной грустью? Перед глазами ее стояло почти детское лицо лейтенанта. Может быть, она увидела в нем свое собственное отражение, что-то похожее на боль, глубоко затаившуюся в ее душе, — еще не утихшую боль девушки из маленького города, встретившейся на войне с тяжестью жизни в самом ее жестоком проявлении?..
