— Это еще точно не установлено.
— Так установите точно, потом доложите. Можете итти.
Следователь вышел, а комдив устало сказал полковнику Семеркину:
— Что ж, группу в тыл мы пошлем. А вы постарайтесь пополнить нас разведчиками.
Когда все разошлись, полковник Сербиченко тоже вышел из избы, на ходу бросив вскочившему в прихожей ординарцу:
— Скоро приду.
Полковник пошел по направлению к лениво вертящейся мельнице и, подойдя к одному из разбросанных здесь овинов, спросил у дневального возле входа:
— Разведчики?
— Так точно, товарищ полковник, — ответил дневальный и громко крикнул в полутемный овин: — Встать! Смирно!
Овин зашевелился и замер. Комдив пытливо осмотрелся. В сумерках овина стояло человек восемь разведчиков, руки по швам. Один из углов был отгорожен плащ-палатками. Комдив молча подошел к этому углу, приподнял плащ-палатку и увидел там Катю, тоже ставшую «смирно». На столике в синей вазочке стояли цветы, лежали книжки и тетрадки.
Сердитый взгляд командира дивизии чуть смягчился. Он внимательно посмотрел на Катю и спросил:
— Ты что тут делаешь? — Затем, обращаясь к подбежавшему с рапортом дежурному сержанту, осведомился: — Где ваш командир?
— Лейтенант на передовой.
— Когда придет, пришли его ко мне.
Он направился к выходу, потом оглянулся:
— Побудешь здесь, Катя, или со мной пойдешь?
— Я пойду, — сказала Катя.
Они вышли вдвоем.
— Ты чего застеснялась? — спросил комдив. — Ничего плохого тут нет. Травкин — парень хороший, разведчик смелый.
Она промолчала.
— Что? Влюбилась? Хорошо! А капитан Барашкин как? В отставку?
— То — ничего, — сказала она, — то было просто так, глупость…
Полковник заворчал, потом, внимательно поглядев на опущенные ресницы Кати, вдруг спросил:
— А он, Травкин, что? Рад? Девица хоть куда, да еще цветы приносит!
Она ничего не ответила, и он понял:
— Что? Не любит?
Его умилила старинная трагедия неразделенной любви в образе этой пичужки с погонами младшего сержанта. Здесь, в самом пекле войны, затрепетала молодая любовь, как птичка над крокодильей пастью. Полковник усмехнулся.
Они встретили военфельдшера Улыбышеву, и комдив пригласил ее с Катей к себе пить чай.
Придя в избу полковника, Улыбышева с Катей принялись хозяйничать, при помощи ординарца вскипятили самовар и сели за стол, весело болтая о всякой всячине.
Через некоторое время пришел Травкин.
— Садись, — сказал комдив.
Катя заволновалась, боясь, что полковник станет подшучивать над ее чувствами к Травкину, но он не проронил об этом ни слова. Разговор шел о каких-то лошадях, а Катя робко смотрела на лейтенанта, на его молодое серьезное лицо, слушала его ясные, четкие ответы комдиву, хотя и не вникала в их смысл. И ей стало нестерпимо горько.
«Ну какая я ему пара? — думала она. — Он такой умный, серьезный. Сестра у него скрипачка, и сам он будет ученым. А я? Девчонка, такая же, как тысячи других».
Травкин ни в малейшей степени не догадывался об истинных чувствах этой девушки. Она вызывала в нем досаду и недоумение. Ее неожиданные приходы в овин, непрошенные заботы о его удобствах — все это казалось ему чем-то неприличным, навязчивым и глупым. Он стыдился своих разведчиков, которые при ее появлении многозначительно переглядывались, неуклюже стараясь оставлять его с ней наедине.
Теперь он крайне удивился, увидя ее в комнате командира дивизии, да еще за самоваром. И когда комдив заговорил об истории с лошадьми, Травкин сначала подумал, что это Катя, узнав о лошадях из разговоров разведчиков, насплетничала комдиву.
Он вкратце объяснил полковнику, как было дело, и перед комдивом вдруг воскресли те дни наступления, беспрестанные марши, короткие схватки и тот мартовский полдень, когда он, полковник, стоя посреди разбитой дороги, так насмешливо упрекал разведчиков. Из зеленовато-серых глаз комдива на Травкина глянул ободряющий прищуренный взгляд разведчика прошлой войны, унтер-офицера Сербиченко: «Молодец, Травкин!»
Полковник спросил:
— А точно ты вернул всех лошадей крестьянам?
Травкин утвердительно ответил:
— Точно.
В дверь постучали, и на пороге показался капитан Барашкин.
— Тебе чего? — недовольно спросил Сербиченко.
