Среди многочисленной публики находились скептики, насмешливо относившиеся к неистовым аплодисментам; были и такие, которые не могли удержаться от слез. Словно сквозь туман смотрели они на сцену, и все плыло у них перед глазами, как в искусно поставленной картине океана. Огромный потолок из театральных полотен возвышался над головами трех людей, которые из зала казались крошечными куклами, жестикулирующими на сцене жизни. Кукла-мужчина в ярко-красном трико и две женские фигуры, по-разному одетые, но такие похожие, и все они раскланивались, как бы покачиваясь на волнах аплодисментов.
– Браво, Мадам! Браво, Риппл! Риппл, ваше слово! Слово!
– Скажите им что-нибудь, Риппл, – сказала Мадам дрожащими губами. – Я сейчас ухожу. Больше не могу.
Одиноко стояла тонкая фигурка Риппл, как скульптура из белого коралла на фоне малиново-золотых декораций. Новый взрыв аплодисментов, подобно ливню, обрушился на эту хрупкую фигурку. Они предназначались уже не для Мадам. Зрители приветствовали Риппл, и ей предстояло впервые встретиться с ними лицом к лицу. Она не могла больше воспринимать происходящее как продолжение своей роли.
От этой мысли мужество покинуло Риппл. Ее охватил знакомый артистам страх сцены. Вокруг было множество цветов, поднесенных Мадам, которая от них отказалась, и они остались у ног Риппл – большие букеты роз, лавровые венки, дорогие нарядные корзины, роскошные орхидеи… Головка Риппл с только что остриженными, покрытыми зеленой пудрой волосами склонялась над ними, как надломленный вянущий бутон.
– Слово, Риппл! Слово! – приветливо и добродушно кричали зрители, но Риппл воспринимала их крики иначе. Все эти люди уже не казались ей друзьями. Риппл почудилось, что она видит фантастическую оранжерею, ряды за рядами бесчисленных чудовищных цветов, кричащие рты раскрываются и закрываются, человеческие глаза впиваются в нее, тянутся к ней, наполняя смятением ее душу.
«Я не могу этого выдержать, – оцепенев подумала она, – колени у меня подгибаются. Мадам покинула меня. Я упаду в обморок, или свалюсь в яму для оркестра, или не выдержу и наделаю глупостей и все испорчу. Не думала, что мне предстоит такое; говорить сейчас с ними – выше моих сил. Я, кажется, не в состоянии сделать ни шагу, не смогу уйти за занавес… Что делать?»
Риппл растерянно смотрела во все стороны. Ей так хотелось бы увидеть свою мать! Она стиснула руки и почувствовала, что держит букет цветов. Машинально девушка подняла его и безотчетно подумала: «Все они пахнут цветочным магазином…»
Внезапно какая-то перемена произошла в ней, до нее донесся свежий запах. Дыхание настоящих сельских цветов… Жадно вдохнула она их аромат. Чудодейственный запах перенес ее домой, в детство, напомнил нежный голос матери, песнь реки, смех братьев на холме…
Риппл забыла шумный театр и свой страх перед бесчисленными лицами зрителей, она чувствовала только в руках этот букет цветов, простой и незатейливый. Наскоро собранный букет, из тех, что деревенские жители готовят для городских гостей. Полураспустившиеся старомодные алые розы; белые лесные гвоздики с вишневым ободком; цветы и обычный папоротник… О, как напомнило ей это родной дом! Мгновенно припомнила она сегодняшнее утро, которое, казалось, было бесконечно давно… – «Я послал вам букет. Забыл сказать, чтобы вложили мою визитную карточку, но вы узнаете, что он от меня, он такой оригинальный».
«Да, это его букет, букет Стива, конечно». – Глаза Риппл из-за цветов искали левую ложу у сцены. Лицо Джеральда Мередита то краснело, то бледнело от гордости, но не его взгляд поймала она, а пристальный взор Стива Хендли-Райсера. Его глаза были устремлены на нее; в лице Стива, спокойном, но напряженном, как в тот момент, когда он несся на своем Пегасе через толпу на Стренде, Риппл уловила дружеское сочувствие. Она ощутила это так ясно, как если бы услышала его быстрые слова, его тенорок: «Приободрись, дитя мое! Все идет отлично. Я здесь, Риппл».
Она улыбнулась ему и встретилась с его светлым бодрым взглядом. Молодая дебютантка громко произнесла, словно перед ней была не тысячная толпа:
