Старые туфли Риппл стояли возле низкой пустой кровати. Маленькие туфли из черной лакированной кожи, в которых она танцевала летом со Стивом. На одной туфле не было ремешка, на другой оторвался каблук.
– Их никому нельзя и отдать, – решила миссис Мередит, взяв туфли в руки. – На таком каблуке можно упасть. Лучше их сжечь. – Она держала в руках эти маленькие, потрескавшиеся, негодные туфли, последние, которые ее дочь носила дома. Мать не сожгла их.
Под предлогом, что сейчас ей некогда, она сунула изношенные туфли Риппл в свою шкатулку – туда, где хранился плоский зеленый кожаный футляр с жемчугом. Она заперла обе вещи.
Для нее наступала спокойная осень. Она закусила нижнюю губу, чтобы унять ее дрожь, подняла голову и подумала:
«Риппл свободна и может поступать, как хочет!».
ГЛАВА IV
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В ЛОНДОНЕ
I
Так Риппл покончила с жизнью в долине, где прожила пятнадцать лет. Последующие годы она жила в Лондоне и всецело отдалась изучению балетного искусства.
II
Быть балериной! Как это прекрасно! Какая чудесная жизнь! Так часто говорят те, кто знаком только с внешней стороной жизни танцовщицы, кто видит ее блестящее выступление в театре.
Гаснут огни рампы. Блеск и краски исчезают, и весь огромный зрительный зал превращается в тусклый, темный колодец, заполненный рядами светлых пятен – лиц зрителей, обращенных к занавесу. Медленно-медленно скользит он вверх, открывая пустую сцену, мягко освещенную, задрапированную, как шкатулка, цветным бархатом. Звучит, переливаясь, только арпеджио арфы.
Затем оркестр начинает играть мелодию Шопена, пылкую, нежную и ритмичную. Появившийся откуда-то из-за спин зрителей сноп света пронизывает темноту на сцене. Там, где сходятся световые лучи, драпировки шкатулки раздвигаются, и вот она – та драгоценность, которую ждут зрители! Негромкий звук рукоплесканий сливается с музыкой, а балерина уже выпорхнула из шкатулки и начинает свой танец.
Она исполняет три номера: «Колибри», «Волну» и «Огонь». Из этих трех «Танец огня», пожалуй, самый чарующий. Танцовщица клонится под музыку то в одну, то в другую сторону, как пламя костра, колеблемое ветром. Она кажется сказочным существом, и разве это не так? Подобно языкам пламени, без всякого напряжения извиваются ее руки, ноги, гибкая шея. Они как бы струятся, струятся, струятся; поднимаются, опускаются, поднимаются… Остроконечные края ярко-пламенной газовой юбки, подобной венчику цветка, трепещут, как крылья комара в солнечных лучах, вокруг ее легкого тела, которое быстро-быстро кружится; она кажется двуликой, ее лицо видно и слева и справа, и снова слева и справа, когда кружение ускоряется под все нарастающий неистовый темп музыки.
Как это прекрасно и как просто – думают зрители! Как легко дается это ей, танцовщице! Можно ли относиться к ней, как к живому существу из плоти и крови, из костей и мускулов? Нет, нет, она, должно быть, сотворена не из материи; законы будничной жизни, законы веса и тяготения едва ли к ней применимы. Нельзя себе представить, например, чтобы она ела (хотя бы шоколад, коробка которого лежит, забытая, на коленях зрителя, пока глаза его следят, как она легко порхает, прыгает и бесшумно падает на сцене).
Кому придет в голову, что это воплощение огня может испытывать усталость, сонливость или упадок духа, утратить свою гибкость. Немыслимо даже предположить такое. Сколько чувств возникает при виде этого чуда красоты и грации! О, она существо неведомой расы, иной природы, совсем особое существо!
Это что-то стихийное! Ее стихия? Может быть, тот круг света, который движется вместе с ней, неотступно следуя за ней как тень; этот волшебный свет – свет сцены, которого никогда не было ни на земле, ни на воде, его можно увидеть только в заколдованном романтическом царстве театра. Он сопровождает ее до рампы. Проступают трепетные линии ее белых рук. Склоняется вниз очаровательная головка, профиль застыл в классической, непроницаемой, неизменной улыбке.
Она изображает пламя, склоняющееся под ветром. Одна стройная нога, вытянувшаяся на носке, поддерживает ее теперь. Словно бы одетое пламенем, тело устремилось горизонтально вперед, похожее на блестящую рыбу, ныряющую в потоке света. Она не шевелится, и только трепещущие руки передают игру колеблющихся языков огня. Стоя на одном носке, она напоминает сейчас высеченного из камня летящего купидона, украшающего фонтан. Можно подумать, что какая-то невидимая опора поддерживает ее, как поддерживает зрителя солидное, обитое бархатом театральное кресло. Но нет, там нет ничего, есть только тонкое тело танцовщицы с его гибкими членами и упругими мускулами, которые движутся в ритме музыки.
