Показалось пламя, и в следующую секунду дерево загорелось. Следить за костром мы поручили Меквусаку, поскольку он здорово обходился с горючим материалом. Все остальные насадили на гарпуны факелы Меквусака, подожгли их и начали ими размахивать. Было уже так темно, что судов мы не могли разглядеть и не знали, находится ли еще остров в поле их зрения. Все ждали и ждали, не раздастся ли гул пушечного выстрела, не покажется ли свет ракеты.
Ночь была тихая. На ветер не было и намека. Вскоре до нас донесся грохот — первый признак того, что другие человеческие существа узнали о нашем существовании. Людей мы не встречали ни разу после того, как много недель назад покинули фиорд Мертвецов. Над льдами разнесся гром пушечного выстрела! Увидеть нам ничего не удалось, но, по всей вероятности, только из-за того, что мы не знали, с какой стороны ожидать помощь; однако до нашего слуха донесся явно пушечный выстрел. Несколько минут спустя раздался еще один выстрел, и на этот раз мы смогли заметить вспышку перед тем, как услышали звук. Через три минуты опять выстрелила пушка — это означало, что нас обнаружили. Сомнений быть не могло, и как бы в подтверждение этого китобойное судно выпустило подряд три ракеты.
На Меквусака все это произвело большое впечатление:
— За путешествие пришлось многому научиться, несмотря на старость. Я никогда не думал, что белые могут заставить слушаться падающие звезды и пользоваться ими по своему усмотрению.
* * *
К нашей хижине шли молча. Теперь отъезд настолько приблизился, что нам казалось, будто мы уже распростились с островом. Конечно, до отплытия оставалось еще много часов, но мысленно мы уже были далеко во льдах на судне, окруженные друзьями.
Я подумал о том, что пятеро китобоев скоро окажутся в теплой каюте и лягут спать на чистые койки. Их будут кормить замечательной теплой пищей, такой, о которой они мечтали, и подавать ее будет кок. Им выдадут новую теплую и чистенькую одежду; не пройдет и нескольких недель, как они окажутся в цивилизованном мире. Мысли эти не вызывали чувства зависти. У меня не было никакой охоты последовать за ними. И все же в моей памяти воскресли забытые уже радости, и я почувствовал некоторую пустоту оттого, что эти пятеро покинут меня, а я вынужден буду пробираться обратно к Туле.
Вернувшись в наш лагерь, мы опять развели костер. Но никто из нас не проголодался, и все так разволновались, что не могли уснуть. У Билла, должно быть, сложилось впечатление, что я заскучал, или же он пожелал помириться со мной после той дурацкой драки. Во всяком случае он пообещал позаботиться о том, чтобы меня снабдили на его судне большим количеством продуктов, хотя известно, что в это время года остается немного табаку, но он уговорит капитана отдать эскимосам столько, сколько возможно. Кроме того, им дадут ножи, дерево и всевозможные продукты питания.
Рокуэлл Симон пытался уговорить меня поехать вместе с ними. Эскимосы могли бы передать дома, что я приеду весной, убеждал он. Рокуэлл считал, что я нуждаюсь в отпуске после этого "кошмара". Я объяснил ему как можно более дружественно, что этот "кошмар" — и есть моя обычная жизнь. Моя жена Наварана ожидает меня дома, и я вовсе не собираюсь покинуть ее. Моя жизнь в Гренландии, заверил я, устраивает меня гораздо больше, чем какая-либо другая. Именно поэтому я и обосновался в Туле.
Казалось, он вполне меня понял и обещал написать обо мне. Как только Рокуэлл Симон приедет домой, то напишет книгу о своем путешествии. Он еще не решил, что произвело на него большее впечатление: эскимосы, которые при всей своей примитивности столь удивительно тактичны и отзывчивы, или я, датчанин, который обосновался здесь, к северу от всех и вся, женился на эскимоске и, как видно, счастлив и доволен, раз не желаю возвращаться.
Я уверял его, что тут во всяком случае нечего удивляться. Не исключено, что моя жизнь в Туле — это бегство от жизни. Я ведь хорошо знал, что здесь, в Гренландии, я кое-что значу. Здесь я влиятельный человек, эскимосы любят меня и слушаются моих советов, а это льстит мне. Я добился уважения, фактически ничего не добиваясь, и нечего мной восхищаться. Ведь речь идет о простой трусости! Я убежал сюда в дикую страну, вместо того чтобы добиться положения на родине.
