Кеша, забыв о пластиковых стаканчиках, потягивал коньяк из горлышка маленькими воробьиными глоточками.
— А знаешь, я тут чуть было не женился… На Алисе… Да-а… А потом чувствую, что мы с ней как дурилки картонные, пыхтим, что-то имитируем, и плюнул на все. — Кеша робко, словно ища тепла озябшей ладонью, протиснулся за отворот ее ватника.
Его маленький унылый носик покраснел. В очках дважды отразилась раздетая догола кладбищенская луна.
— Саша! Меня приглашают в Лондон. Русская версия «Зайчика…». Очень выгодный контракт. Если хочешь, ты можешь поехать со мной, но только как жена. Сашенька, милая! Я потрачу все деньги, какие только смогу заработать, на врачей для тебя. Все еще можно поправить. Там в Лондоне…
— Спасибо. Но, по-моему, Москва прикольнее Лондона. А может быть, в Москве?
— Нет, — замотал головой Кеша. — Ты не понимаешь, здесь нельзя! Я не хочу с ними ссориться!
— С кем? Ты думаешь, то, что случилось со мной, было кем-то задумано?
— Не сомневаюсь…
— Кто они? Скажи, кто?
— О, вот, кстати, вспомнил! — радостно встрепенулся Кеша. — Я же тебе деньги был должен. Помнишь, на день рождения Шолома Олейховича скидывались.
Кеша вытряхнул карманы.
Сашка скрупулезно отсчитала долг, остальное вложила обратно в мерзлую ладошку. Кеша запоздало очнулся, решительно распахнул дипломат и принялся заталкивать в карманы ее ватника доллары.
— Я хочу знать, кто почивает в этой могилке, и отдать последний долг. Разыщи могильщиков!
— Нет, ты бешеная!
— Ты просто не знаешь, что со мной сделали те, кого ты так боишься.
Сашка распахнула ватник и задрала свитер, обнажив обручи ребер и запавший живот со следами ожогов и рваных шрамов.
— Смотри и ужасайся. А хочешь, я расскажу, как меня насиловали, как об меня тушили сигареты, как меня изрезали ножом, трахнули осколком бутылки и закопали в лесу.
— Ты уничтожаешь меня, Сашенька…
Кеша пятился, беспомощно размахивая руками, споткнулся, осел в снег, с трудом перевернулся, и, спотыкаясь, цепляясь за могильные оградки, побрел прочь.
В конторе кладбища светилось тусклое окошко. Сторожей было двое; пожилой краснолицый крепыш и молодой, высокий, бледный, со странным ускользающим взглядом. В жарко накуренной комнатушке моргал экран телевизора. На подгибающихся ногах Сашка ввалилась в контору, изо всех сил цепляясь за ручку двери, чтобы не упасть. Было уже за полночь, но в сторожке был накрыт стол. Сторожа бросили ужинать и уставились на нее.
— Мне нужно с сестрой проститься. Я на похороны не успела…
Из карманов ватника Сашка выложила на стол доллары.
— Здесь, дамочка, не картошкой торгуют, а мертвых людей сберегают, — строго напомнил старший и перекрестился в пустой угол.
Сашка вывалила на стол еще несколько купюр, пополам с рыжей кладбищенской землей и снегом.
— Не успели попрощаться, — сочувственно вздохнул старший, отирая блестящее от жара лицо. — Всяко бывает! На то она и смерть, чтобы прямо на пиру жизни, так сказать… А могилку нам сготовить завсегда не в труде.
Троих седни схоронил.
Двоих к доктору водил.
Дедку в рай пешком отправил.
Бабке склеп колом поправил… —
фальшиво пропел коротышка, и посерьезнев продолжил: — Что ж, если очень надо, то можно и вскрыть. Здесь жильцы тихие, в гости можно без стука. Да и дело наше скромное; если в потемках и без шуму…
— Только скорее…
Бросив ужин, сторожа быстро оделись, подхватили в сарае заступы и, ежась от ночного морозца, поспешили за Сашкой.
— Струмент-то взял? — спросил крепыш у бледнолицего.
Тот молча показал квадратный рефлектор и вожжи.
Сдвинув венки и выдернув фотографию, сторожа приступили к работе. Земля еще не промерзла, была податливая и мягкая, рыхлые комья ложились на нарядный снежок. Сашке казалось, что заступы с болью врезаются в ее грудь, постукивают о ребра, вязнут в жилах, норовя достать до сердца. Сторожа опускались все ниже в глубину, пока лезвия лопат не заскребли о крышку. Качался на ветру фонарь, и раскрытая могила шевелилась, коробилась в неверном свете. Земляная крошка с шелестом сыпалась в яму. Сашка тряслась, не в силах удержать пляшущие челюсти. Старшой заметил:
— Нервничаешь, сестренка? Не надо… Вот у меня, к примеру, привычка. Мне без разницы… Все брезгают, а я на гробе и отобедать могу. Такие же люди, только без дыхания! Вспух человек, и боле ничего. А вы как уважаемая родственница можете убедиться, рыли по совести, чтобы вашей упокойнице красиво лежать — на полметра глыбже законного основания. Впору для себя такую. Гроб колода-полироль, тяжелый, как грех нераскаянный, придется добавить, а то не вытащим.
