Через час они покинули бурую от выхлопов Кольцевую, немного проехали по расплавленному блестящему на солнце шоссе и свернули в сосновый бор.
— Давай купим спортивный самолет, — предложил Илья. — Вот-вот выйдет разрешающий закон…
Сашка представила простор неба и расстеленный, точно скатерть самобранка, пестрый подмосковный пейзаж.
— Давай лучше заведем воздушный шар и будем флотировать по воздуху…
Всякий раз, посещая родину, Натан останавливался в своем загородном особняке. Особой достопримечательностью этого поместья был старинный парк, по слухам переходящий в глухой лес, и роскошные цветники, набросанные кистью сумасшедшего живописца.
На тщательно выбритой полянке официанты сервировали круглые столики. В кустах акации, по традиции садовых вечеринок, прятался небольшой джазовый оркестр. Все было обыденно и достаточно безвкусно.
Немногим более примечательна была наружность именинника. Он был большеголовый, длиннорукий и немного сутулился при ходьбе, что, однако, не мешало ему в отдельные минуты выглядеть обольстительным красавцем. Странное увечье Натана не бросалось в глаза: правый глаз у него был светлее левого, а левая ладонь крупнее правой.
Все, кто с легким испугом успевал заметить эту какофонию, принимали ее за признак мистически одаренной натуры. Но не многие знают, что даже импозантный, но асимметричный Воланд у Булгакова в «Мастере и Маргарите» описан точь-в-точь по учению древних евреев, где его бесовское величество помечено сухорукостью и разноглазием. Вслед за своим литературным патроном Натан Гурецкий напоминал иностранца-южанина. Смоляные кудри, небрежно зачесанные назад, обрамляли высокий лоб и узкое лицо. Выпуклые глаза в сети тонких морщин были старше своего хозяина на несколько столетий. Утомленный и помятый он был немного чужим на собственном празднике. О предстоящем торжестве напоминала только белая рубашка навыпуск, низко расстегнутая на груди.
Натан галантно поцеловал Сашкину руку и дружески помял за плечи Илью. По тропинке, посыпанной красным песком, навстречу гостям шла высокая женщина, гибкая, как танцовщица. Вскинув точеный подбородок, она явно наслаждалась своим сходством с египетской царицей, супругой Царя Солнце. Она небрежно подала руку Илье и по-женски насмешливо оглядела Сашку.
— Вирджиния, — представилась она, показав крупные фарфоровые зубы.
— Вирго — моя помощница, парапсихолог, знаете, теперь модно, — словно извиняясь, пробормотал Натан.
У кованых ворот затормозил темно-вишневый «ягуар». Из него выпрыгнул популярнейший шоумен Отари Кушмария, как всегда лохматый, словно только что имел объяснение с метрдотелем. Записные остряки перекрестили его в Кошмарию, хотя прозвище Куш подходило ему не меньше. Со стороны казалось, что он находится в постоянной погоне. В последнее время у него даже появилась новая физиологическая особенность. Его темные глаза с размытым зрачком неприлично бегали, суетились вразнобой, как пара запертых крыс. Ввиду такой напряженной погони, времени освежить лицо и подмышки у него не оставалось. Он был знаменит тем, что с яростью росомахи бросался на любой мелькнувший перед его носом денежный кусок, не стесняясь вести собачьи вечеринки, вакхические оргии на тропических островах и в столичных саунах.
— Отари, мальчик мой! Наивное дитя порока, заклеванное праведниками! — Натан насмешливо огладил шевелюру Отари.
— Но-но, сыном погибели меня еще никто не называл.
— Я слышал, ты сменил амплуа и теперь ведешь именины мопсов и бультерьеров.
— Ну так что? Вел и буду вести. Мне все равно, чем пахнут ваши денежки: кровью, псиной или сырой нефтью. В тот блаженный момент, когда я беру их в руки, это уже не важно.
— А как же имидж, гордость, творческая стерильность, в конце концов?
— Мой имидж ездить на «ягуаре», когда все остальное быдло корячится в автобусах и метро. Отдыхать с семьей на Гавайях, когда навозные мухи, обсиживают вонючее Подмосковье. Нет, не ради денег, — Отари возвел безбожные глаза к небесам, — ради детей, нежных всходов на обочине жизни. Я хочу, чтобы у них все было. Все! Чтобы они росли полноценно. Да, у вечно грязного Отари нет ничего святого! Скажете солгать — солгу, убить — убью, скажете смешить — буду смешить, пока у денежных мешков пупки не лопнут. Пардон, к присутствующим не относится… Ну пинайте меня, бейте за то, что бедный Отари так любит своих детей. — И Кушмария уронил кудлатую голову на грудь в драматическом отчаянии.
